Власть предыстории - Игорь Узиельевич Ачильдиев

безуспешным поискам, А. Катрфаж еще в середине прошлого века писал: «Человек есть тело, или лучше существо организованное, живое, чувствующее, произвольно двигающееся, одаренное моральностью и религиозностью»[30]. Прошло сто лет, и в свет вышел роман Веркора «Люди или животные?» — его контрапунктом был вопрос о критерии человека. Веркор проанализировал множество точек зрения на эту проблему — вывод все тот же: нравственность и религиозность отделяют человека от животного. Означает ли это, к примеру, что если человеку суждено столкнуться с цивилизацией (быть может, инопланетного происхождения), где не будет религии и нравственности, то он имеет право отнестись к ее носителям как к нелюдям?

Несколько особняком стоят три гипотезы, пытающиеся ответить на этот глобальный вопрос.

Принимая исходный тезис: «Человек говорит, мыслит и действует», Б. Ф. Поршнев попытался решить проблему однозначно: поскольку проблема антропосоциогенеза «безжалостно требует» указать, что в этой триаде первичнее, он отдал предпочтение речи. «Можно даже отождествить, — писал Поршнев, — проблема возникновения хомо сапиенс — это проблема возникновения второй сигнальной системы, т. е. речи»[31]. Идя этим путем, он получил нетривиальные результаты, однако проблему в целом не решил. И прежде всего потому, что различные формы передачи информации, включая голосовые и жестовые, простые и чрезвычайно сложные, существовали до человека. Граница между языком животных и людей столь же неясна и неуловима, как и другие «решающие» свойства человека.

Вторая гипотеза принадлежит антропологам. В отечественной школе ее развивает В. П. Алексеев. Он понимает под критерием человека некое фундаментальное его свойство, в котором отразилась бы специфика человека и общества. Таких критериев, по его мнению, два: один — философский, основанный на понимании трудовой деятельности как сугубо человеческой; второй — антропологический, предполагающий сочетание трех важных морфологических особенностей человека: прямохождения, свободной руки и большого сложного мозга. Первый критерий он полагает ненадежным, поскольку и само понятие трудовой деятельности расплывчато и не всегда возможно установить занимался ли тот или иной вид антропоидов трудом. Второй же критерий дает надежную основу для «выделения человека и его ближайших предков в качестве самостоятельной единицы зоологической систематики»[32].

Последнее утверждение обнаруживает силу и слабость предлагаемой «гоминидной триады»: для целей зоологической систематики она, видимо, годится, хотя и здесь есть трудности. До сих пор не существует какого-либо точного приема для исчисления «сложности» мозга, как неизвестен и «Рубикон», отделяющий мозг дочеловека от человеческого по величине (весу, объему). Прямохождение и свободная рука в столь общем виде мало что дают для антрополога, ибо рука человека отличается от передней конечности обезьяны множеством хотя и мелких, но все же значительных изменений. Прямохождение тоже требует расшифровки. Скажем, бег на задних конечностях при опоре на руки является прямохождением или нет?

Но как бы там ни было, для целей систематики этот критерий представляет определенную ценность. Что же касается АСгенетики, то тут положение хуже… Одни морфологические признаки едва ли что могут добавить к нашему знанию о предыстории и отличии человека от антропоидов.

Остается третья гипотеза, которая переносит центр рассуждений с морфологических особенностей, с поведенческих и информационных признаков на социальные. Она основана на одном из тезисов Карла Маркса о философии Людвига Фейербаха, где Маркс выдвинул идею о том, что человек не обладает собственной сущностью, она определяется теми отношениями, которые царят в обществе: «… в своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений»[33]. Такой подход, собственно говоря, не нов в философии, еще Лейбниц говорил: «Отдайте мне воспитание и, прежде чем пройдет одно столетие, я изменю лицо Европы», Примерно той же точки зрения держались Локк, Гельвеций и многие другие философы. Они полагали, что в природе человека нет ничего определенного, твердого, на что могла бы опереться сущность человека. Маркс выдвинул идею о том, что единственной сущностной силой, определяющей специфику и человека, и общества, в котором он живет, является труд. Производственные взаимоотношения, складывающиеся в процессе труда, — главный критерий отделяющий человека и общество от мира животных.

Его позиция вполне понятна, если вспомнить центр интересов самого Маркса, отдавшего половину жизни занятиям политической экономией, где основой основ науки служит изучение форм трудовой деятельности. Ф. Энгельс дополнил марксову доктрину тезисом о том, что труд создал самого человека и поэтому является его глубинной сутью.

Методологический порок подобного подхода уже ясен — это не более как один из видов философской антропологии, когда человека рассматривают сквозь призму какой-то одной его характерологической черты. Но не менее ясна и фактическая неправильность «трудового» критерия человека. Отняв у него все, что лежит в сфере биологического, наследственного, доставшегося нам от миллиардолетнего мира живого, человек в марксовой концепции предстает неким белым листом, на котором можно написать, что угодно. Но практика доказывает, что это далеко не так! Поведение человека имеет свои специфические формы, доставшиеся нам в значительной степени от высших приматов. В их числе — особая забота о детенышах, расширение сферы прижизненного обучения индивида, передача ряда способностей по наследству от родителей к детям и т. п. «Унаследованное свойство есть природа субъекта, — писал русский философ-педагог П. Ф. Каптерев. — А природу гони в дверь — она влетит в окно. Обыкновенно свойство не уничтожается совсем, а только ослабевает, если на разрушение его направлены усилия Боепитания; при первой возможности оно всплывает снова на поверхность и расцветает пышно»[34].

На уровне политики и философии тезис Маркса не раз подвергался доказательной критике со стороны мыслителей, ориентированных на иные философские школы и направления. Так, Ю. Миллер из Лос-Анджелеса, справедливо указывая, что идея об отсутствии собственной природы у человека появилась у Маркса под влиянием античных философов, почерпнута в работах Гегеля и др., для которых сущность человека есть нечто бесформенное, а история обрела вид неумолимого рока, где не остается места личному бытию, замечает, что Маркс низвел свойства и качества человека до уровня второстепенных деталей и этим, по существу, упразднил саму идею человеческой природы[35].

Столкновение с К. Марксом происходит и в нашей, отечественной науке, хотя, разумеется, не явно, а под видом спора между отдельными научными концепциями современных ученых. Так, академик Н. П. Дубинин категорически