Человек-эхо - Сэм Холланд

Кара отключается, а потом видит на экране телефона уведомление о поступившем имейле от Барнета. Та самая расшифровка. Еще раз перечитывает ее. Хмурится. Что-то тут не так со словоупотреблением, думает она, но тут же трясет головой. Да все кругом не так! Сейчас все так переплелось и запуталось, что непонятно, сможет ли она когда-нибудь опять отличить правильное от неправильного.

Нужно пообщаться с ним. Посмотреть Ною в глаза и послушать его признание. Но Кара испугана. Она не может предсказать, как отреагирует, когда окажется лицом к лицу с человеком, которого, как ей думалось, она знала. Расплачется? Разорется? Или, может, это окажется тем, что столкнет ее с края в бездну, из которой ей вовек не выбраться?

Кара опускает взгляд и видит два предмета, оставленных в подстаканниках между сиденьями, — пачку сигарет и надорванную трубочку с ментоловыми таблетками «Поло». Берет ее — и тут же чувствует себя так, будто кто-то пролез внутрь ее тела, вырвал из него самую сердцевину и размазал по земле. Кара прекрасно знает, что это за человек и что он сделал, но она любила его. И она скучает по нему. Скучает по своему другу, каким он был когда-то.

Ухватившись за руль обеими руками и уронив на них голову, она плачет. От облегчения, от усталости, от чистой малодушной тоски. Трубочка с ментоловыми таблетками выпадает у нее из руки и закатывается под сиденье.

Но все уже кончено.

Дело закрыто.

Пересмешник у них в руках.

День одиннадцатый

Четверг

Эпилог

Дикин злобно смотрит через стол. Уставший, голодный. Замерзший. После того как проторчал в камере сам уже не помнит сколько. Просто дожидаясь, когда они будут готовы.

И теперь этот момент наступил. Позади уже много часов в допросной. Уже вроде все им рассказал. Лицо Кары перед ним серое. Ной не понимает, почему она здесь. Снять с него показания мог любой другой детектив из их конторы — выслушать, как он описывает совершенные им убийства. Методично, одно за другим. Вызнать подробности похищений, выстрелов, ударов ножом. Получить объяснения того, как он выбирал своих жертв, как убивал их, во всех ужасающих деталях. И все же она здесь.

У него нет адвоката. На хрена ему адвокат? Какой смысл? Он без проблем призна́ет себя виновным. Его посадят пожизненно, без шансов на условно-досрочное. И на этом все кончится.

Кара примолкает. Смотрит на страницы в папке перед собой, а потом — на детектив-констебля Шентона, сидящего рядом с ней.

— Ной, — мягко произносит она. Ее руки так крепко сжимают край стола, что побелели костяшки. — Мне трудно представить себе, через что ты прошел ребенком. Я знаю, что ты вырос в детском доме. Я слышу, что ты говоришь — насчет того, что ты сделал, — но все равно что-то не складывается.

Он удивленно смотрит на нее:

— Ты вообще, блин, о чем, Кара? Все это моих рук дело. Это я убил всех этих людей.

— То-то и оно. — Она выпрямляется на стуле. — Ты называешь меня «Кара». И всегда называл, даже при нашей первой встрече. Никаких там «детективов-инспекторов» и прочей фигни. И все же в шифрованном послании ты называешь меня «Эллиотт». Ты называешь моего мужа «Эндрю». Ты никогда в жизни не называл его полным именем!

— И что, к чертям собачьим… — начинает он, но Кара перебивает его:

— У нас есть твои биологические образцы из личного дела, Ной. Твой почерк не соответствует записям в блокнотах Пересмешника. Равно как и твои отпечатки пальцев и ДНК. И мы нашли следы еще одного человека, который регулярно бывал на даче. Такие же, как в этих блокнотах. — Она подается вперед. — Так чьи же они?

Дикин не отвечает.

— Чьи? — спрашивает Кара еще раз.

— Я это сделал, — повторяет он. — Все это.

— Там, в лесу, — продолжает она, — ты все повторял: «Мне так жаль, так жаль!» — Встречается с ним взглядом, а потом косится на Шентона. — Я тоже кое-что читала о серийных убийцах. И заметила одно: они никогда не сожалеют о том, что сделали. Тебе не кажется, что это крайне необычно для сексуального садиста — выражать сожаление касательно того, что он только что натворил?

— Наверное, мне было жаль, что меня поймали, — бурчит Дикин.

Кара прикусывает губу. Ной много раз видел, как она делает это, пытаясь удержаться от слез.

— Пожалуйста, — мягко произносит она. — Я тебя хорошо знаю. Мы были друзьями. Я могу помочь тебе. Есть люди, которые могут помочь тебе.

Кара по-прежнему не сводит с него глаз. Он любит ее глаза. Светло-карие, серьезные. Ему всегда нравилось то, как она смотрит на него, и даже сегодня он видит в них нечто вроде сочувствия, скрывающегося за болью и обидой. Но уговор есть уговор. Он должен придерживаться оговоренных условий.

— Да ни хера вы не знаете меня, старший детектив-инспектор Эллиотт, — говорит Дикин. — Мы никогда не были друзьями. Вы и ваш муж изображали передо мной счастливую семью. Выставляли напоказ все, что у вас есть, тогда как знали, что у меня-то нет абсолютно ничего.

Ной видит, как у нее осунулось лицо. Кара пытается скрыть это, но он понимает, что это его замечание попало в цель.

— Вы делали вид, будто деяния Пересмешника были деяниями нелюдя, что вам не под силу даже просто представить самих себя на его месте, тогда как в глубине души все мы прекрасно знаем. Мы знаем, кого нам хотелось бы убить. Мы знаем, кого бы мы убили, а кому сохранили бы жизнь.

Кара отворачивается от него. Припоминает тот разговор в машине. Тогда, в университете. Да, Ною хорошо известно, в какую тьму способны забрести детективы.

— Ты была настолько же жестока со мной, Кара, как и любой из тех людей в детском доме! Я всегда был одинок. И вот ты выставляешь передо мной напоказ свою счастливую семью… Ты заставила меня страдать, в точности так же, как и они. Тебе нравится делать вид, будто мы были друзьями, но ты для меня абсолютно ничего не значишь. И никогда не значила.

Дикин смотрит, как лицо Кары морщится, после чего она выбегает из допросной. Он делает глубокий вдох и поворачивается к детективу-констеблю Шентону.

Тоби хмурится.

— Допрос прерван в пятнадцать часов сорок семь минут, — произносит он, выключая видеозапись. Поднимает взгляд. — Все совсем не так намечалось, Ной.

Дикин насупливается.

— Да пошел ты… — бормочет он.

Шентон мотает головой.

— Она тебе не верит. Она