Афганистан. Подлинная история страны-легенды - Мария Вячеславовна Кича

них ислам, – и сразу объявили свои государства светскими. Они правили как диктаторы, насаждая собственные культы личности. Рахмона, например, величали «Вашим превосходительством», Каримов носил титул «Юртбаши» («глава Родины»), Ашхабад украшали позолоченные памятники Туркменбаши («отца всех туркмен») Ниязова и т. д. Неудивительно, что на фоне всего этого в регионе начал подниматься ислам. Именно он был коренной идеологией, способной воодушевить растерянные народы Средней Азии и помочь им сориентироваться в новом непонятном мире. Среднеазиатским «духовным возрождением» заинтересовалась Турция, вынашивающая идею Великого Турана – огромного государства для всех этнических тюрок. Оживился и Тегеран – ведь в период расцвета Персидская империя охватывала тюркские степи. В отличие от Запада, на Востоке геополитические концепции не забываются даже через тысячи лет – и сегодня проекты Всемирного халифата, Великого Турана, реставрации Османской империи или державы Ахеменидов по-прежнему живы и вызывают куда больше надежд и споров, нежели идея мировой пролетарской революции.

Новым игроком в тюркско-персидской обойме был Пакистан, усмотревший личную выгоду в реконфигурации Средней Азии. С момента обретения суверенитета (1947) он представлял собой нестабильное государство, зажатое между недружелюбными соседями – Индией и Афганистаном. Средняя Азия казалась Исламабаду спасением, ибо она возвращалась к исламу – а ислам являлся фундаментом пакистанской государственности. Помимо того – хотя Иран и Турция строили свои планы на регион – в древности маршруты торговли и завоеваний пересекали Центральную Азию как с юга на север (и обратно), так и с востока и запад (и обратно) – и неважно, что «трафик» в основном состоял из кочевников, рвущихся на юг, дабы разграбить тамошние города. Ислам стер бы границы между Средней и Южной Азией. Эта перспектива прельщала Исламабад еще и потому, что в Средней Азии, как и в Пакистане, доминировал суннизм. Иранцы, напротив, придерживались шиизма и враждовали с суннитами с VII в. – поэтому, с точки зрения пакистанцев, могли даже не думать о влиянии в Средней Азии; Турция же просто была далеко. Наладив коммерческие связи со среднеазиатскими странами, Пакистан создал бы для суннитов единое экономическое, политическое и культурное пространство под собственным контролем, – и автоматически стал бы лидером мусульманского мира. Впрочем, у этого грандиозного проекта имелась маленькая проблема: любой торговый путь из Пакистана в Среднюю Азию пролегал через Афганистан. Значит, с Афганистаном надо было что-то делать.

Крах СССР являлся важным, но не единственным фактором глобальной политики 1990-х гг. Еще до окончания «холодной войны» разгорелась так называемая «война за ресурсы» – и главным ресурсом была нефть. Все началось в 1973 г., когда Организация арабских стран – экспортеров нефти решила ежемесячно сокращать добычу «черного золота» на 5 %, пока Запад не надавит на Израиль – и тот не выведет войска с арабских территорий, захваченных в ходе Войны Судного дня. Конечно, нефть резко подорожала – и под занавес «холодной войны» спрос на нее только вырос, ибо население Земли увеличивалось (оно насчитывало уже 5,3 млрд), да и индустриализация третьего мира набирала обороты.

В 1990 г. иракский диктатор Саддам Хусейн аннексировал соседний Кувейт, получив таким образом доступ к огромным нефтяным запасам. Больше «черного золота» имели лишь Саудовская Аравия и, возможно, Иран. Казалось, что Саддам нацелился и на Саудию – у него была большая армия, но у Саудитов был большой друг. Американский президент Джордж Буш-старший заявил, что иракского вторжения в королевство не будет. Приключения Саддама в Кувейте закончились тем, что Многонациональные силы во главе с США гнали иракцев до Эн-Насирии[188]; напоследок американцы разбомбили иракскую колонну на Шоссе смерти. Первая война в Персидском заливе (1990–1991) четко дала понять, что большая часть нефти поступает из региона Персидского залива, и несколько стран – Иран, Ирак, Кувейт, ОАЭ и Саудия – могут при желании держать в заложниках весь индустриальный мир.

Этот неутешительный вывод требовал поиска новых источников нефти. В 1990-х гг. геологи подсчитали: вторые по величине запасы «черного золота» (после Персидского залива) лежат в бассейне Каспийского моря, где нефть почти не добывается. К Каспию имели выход Казахстан, Узбекистан и Туркмения – те самые страны, на которые с жадностью смотрели Пакистан, Иран и Турция.

Запад мог получить каспийскую нефть тремя способами.

Первый способ: строительство трубопровода из Каспия в Западную Европу. Трубопровод тянулся бы по территории России, а затем – по Восточной и Юго-Восточной Европе, включая беспокойные Балканы; он пересек бы много границ, и нефть везде облагалась бы сборами и пошлинами. К тому же на Балканах могло случиться что угодно – поэтому проект выглядел сомнительным.

Второй способ: доставка нефти по трубопроводу в порты Персидского залива, которые уже приспособлены для отгрузки «черного золота». Однако магистраль проходила бы через Иран, и для США это было неприемлемо, ибо после захвата американского посольства в Тегеране (1979) Вашингтон считал иранский режим своим главным врагом (и это было взаимно).

Третий способ: прокладка трубопровода из Туркмении в Пакистан. Танкеры могли бы принимать нефть из пакистанских портов на Аравийском море вроде Карачи. Штатам все нравилось, ведь Пакистан был их давним союзником. Исламабад тоже одобрил проект, сулящий не только финансовую выгоду, но и политическое влияние (невероятная удача, учитывая пакистанские амбиции в Средней Азии!). Впрочем, магистраль надлежало провести через Афганистан. Сперва идея казалась безумной, но на фоне других вариантов она выглядела не так уж плохо. В конце концов, речь шла всего лишь об одной стране, пусть и архаичной; одну страну можно приручить. Вот почему Пакистан мечтал контролировать Афганистан. В роли ключа, открывающего афганский замок, выступал Гульбеддин Хекматияр, – и «ISI» надеялась, что он возглавит ИГА.

Однако Хекматияр разочаровал своих покровителей. Прежде всего, он не мог тягаться с Масудом на поле брани. «Инженер Гульбеддин» буквально засыпал Кабул ракетами, но не продвинулся ни на километр. Кроме того, ему не удалось ни примириться с прочими лидерами моджахедов, ни сформировать собственное коалиционное правительство. Хекматияру никто не доверял – он постоянно нарушал обещания (например, вопреки договоренностям открывал огонь). Наконец, афганцы не питали особой любви к «кабульскому мяснику», но в этом плане никто из джихадистских руководителей не преуспел. Все они быстро лишились популярности. Душманы в целом утратили доверие соотечественников, поскольку, где бы они ни появлялись, начинались грабежи, изнасилования и убийства. Некоторые пакистанские функционеры уже думали, что «ISI» поставила не на ту лошадь. Аналогичного мнения придерживался и министр внутренних дел, генерал-майор Насирулла Бабар (в 1970-х гг. он курировал ряд афганских оппозиционеров, действующих против Дауда). В итоге «ISI» принялась искать альтернативу Хекматияру – и заметила небольшую группу боевиков в Кандагаре.

В 1994 г. эти боевики еще не назывались «Талибаном»*. Они не были ни