Просто жизнь - Фердинанд Фингер

Фердинанд Фингер

Просто жизнь

Посвящается эмигрантам трех поколений

Всем павшим и живым, подарившим нам жизнь и свободу в борьбе с фашизмом

Просто жизнь

Фердинанд Фингер

Русская боль

Эмигрантам

Вот мой чудесный дом, долина подо мною,На ней лежат луга в невинной красоте.Вершины гор в снегах – туманной синевою,И птицей хочется взлететь в сияющей голубизне.

А запахи травы, покошенной на зорьке.И в полдень жаркий – вот кормилицы идут на водопой,И смех, и крик детей, играющих на горке,И душу радует мне сельский быт простой.

В ручьях форель блестит в струящейся воде,Боками в черных, красных точках тут и там мелькая,Леса стоят в могучей красоте,И белки по стволам то вверх, то вниз шныряют.

Живи и радуйся, все я душой приму.Не многим ведь такая радость воздается,Но что-то точит сердце, не пойму,Щемящею тоской какой-то отдается.

Все, как в китайской сказке, в клетке золотой,В ней трелью соловей не запоет в неволе.Так сердце русское без Родины щемит тоской,Не знаю я таких, кто был бы всем доволен.

Ты немца привези в Сахару, головой в песок воткни,Он прорастет в пустыне саксаулом,А русского без Родины хоть в рай ты посели.Душа его не расцветет, он будет хмурым.

Без трели соловья придется обходиться.Подаренного Богом нам, поющего над тихою водой,А может, чудо вдруг произойдет, свершится,И Родина, не мачеха, нам подарит покой.

25.05.2009

Коса

Звени моя коса – коса, не подведи.Сверкай своим зеркальным полукружьем.Один прокос давно уж позади.Трудом его прошел я не натужным.

Вот точный легкий взмах я делаю тобой,Смотри, трава почти с бесшумным охом,Как бриллиантами покрытая росой,Ложится под ноги мои со вздохом.

Хоть нехотя сопротивляется она,Но скошенная все-таки ложится,Как девушка в невинности, когдаВпервой не хочет парню покориться.

Вот покоряется косцу трава,Прокошен луг второю полосою,И станет кружкою парного молока,Когда коровушка придет домой к подою.

Закончена вторая полоса по всей длине.Уже пора за третью браться,А пот слепит глаза, стекает по спине,И от рубахи мокрой надо избавляться.

Вся жизнь моя, как жизнь того косца.Заполнена была трудом натужным,И бесконечно благодарен Богу я,Что труд мой оказался людям нужным.

Жизнь

Дорогой жене Риточке и сыну Георгию посвящаю

О, юность дальняя моя – тех дней сияние,В своей душе хранил я долгие года,Тебя я, Господи, прошу – продли воспоминанья,И на дальнейший путь благослови меня!

01.05.2009

Ф. Фингер

Жизнь I часть

Итак, друзья, приступим понемногу,Хотя в душе моей шевелится немного страх.Мне надоела проза. С помощью Господней,Всю жизнь мою я опишу в стихах.

Родился я в Москве – в тридцать четвертом,Мой верный друг жена – в тридцать седьмом.Года промчались вихрем быстролетным.А как прошли года, я опишу пером.

Когда я был мальчишкою трехлетним,И чувства страха не было совсем во мне,Родители мои тогда в одежде спали,Дрожа душой и телом в беспокойном сне.

Повсюду и везде сновали по Москве фургоны,Что на боках своих простые надписи несли.То «Мясо-Хлеб», то «Овощи», то «Фрукты-Воды»,А в них спресованно стояли зеки-москвичи.

Искали крамолу по всем углам,Искали там, «где конь и не валялся»,А оказалось – вот он, таракан.Одним плевком вождя убить собрался.

Москва была не та, которую мы знаем,Машину личную и думать не моги,Полуторки тогда дровами отоплялись,Своими дизелями бревна жгли.

А сталинский кошмар средневековьяЗдесь описать совсем не мой удел,Об этом Галич пел, стихом прожег Высоцкий,И Солженицын описать пером сумел.

И жил СССР, страх внутрь себя загнав,В геометрической прогрессии текла людей посадка,И если б не вмешался тут Господь,Страна ушла вся б в землю без остатка.

Генералиссимуса гений безграничным был —На целый мир такой пытался цирк устроить,Чтобы младенец на младенца доносил,А невиновный должен был свои грехи утроить.

Из льдин домкратом самодельным вынули корабль,Со страшной глубины – хоть смейся или плачь,А из Москвы в Нью-Йорк дыру заделали коловоротом,Как указал усатый наш палач.

Еще отмечен был один народный подвиг,Не крик стоял на улицах, а вой.Когда на Полюсе спасли собачую упряжку,А с нею чукчу с мерзлой незаконною женой.

С утра до вечера сплошной «ура» гремел,Как Гризодубова с известным вместе ЛеваневскимВ советском самолете океан пересекли,А вышли не одни, а с маленьким секретом вместе.

Вот так десятилетьями дурачили народ,В те страшные года, которые уж позабыли,«Усатый» избежал осиновый свой кол,Хотя на этот кол его бы и сейчас не посадили.

И в семьдесят четыре не возьму я в толк никак,Как все прощается убийце-фарисею,За что был на кресте распят Иисус Христос,За правду-мать, которую он сеял?

Родительским крылом прикрыт был, слава Богу,И с папой, мамой проживал спокойно дни,Не знал того, что в дальнюю дорогуМешочки с сухарями припасли они.

И в этой вот стране – свободной и прекрасной.Ведь мало палачу еще смешных забав,Он в бедную семью ворвался, кровожадный,От матери одно крыло он отрубил, отца забрав.

И вот с одним крылом, как раненая птаха,С такою жизни тьмой сражалась птица-мать,Чтоб вырастить меня и сделать человеком,И в детский дом, когда придут, чтоб не отдать.

Шли трудные года, и шла война, но, слава БогуВ дом к нам уж не пришел усатый Вор,Он больше нам не пересек дорогу,Так здравствуй, наш московский двор!

О, наш московский двор – мы были обогреты,Всегда он теплым был и солнышком согрет,В те времена моя жена жила в среде военных,А я рос в центре, там, где красный Моссовет.

А дождик детства никогда я не забуду,Он дробной каплею по крышам колотит.И с туфлями в руках, прыжками через лужу,Девчонка из двора к свиданию спешит.

Мальчишка из двора бумажный свой кораблик,В искрящейся воде вдоль тротуара запустил.Другой мальчишка солнечный свой зайчикОсколком зеркала прохожим засветил.

Другой у теплой стенки, солнышком прогретой,К большущей мухе нитку привязал, и вотОна летает на огромном расстояньеИ недовольно там жужжит, как самолет.

В подвальном сумраке старинные редчайшие монетыТак, между прочим, находили в те года.И в «расшиши» их в пух и прах о стенки разбивая,Не понимали, что мы делали тогда.

Монеты весили по сотне граммов, может.Лица царей из серебра отлиты профилем.И этот профиль так стирался на асфальте,Что дворовой асфальт светился серебром.

Ах, сколько натворили всяких дел мальчишки,И в том, что делали, не понимали ничего,Не знали, к счастью, нумизматы все про это,А то, наверняка, лишились бы сознанья своего.

В мои годы все пространство, которое сейчас занято машинами, было обнесено забором. Двор имел замкнутое пространство, в котором мы росли и развивались.

Многие ребята ушли на фронт защищать родину и погибли.

Дом, где я родился, 1989.

О нем написано стихотворение «Коммуналка».

Заходите в домик и смотрите.

В углу мальчишки, что постарше, и девчонкиЗатеяли играть в футбол – эх, эта детвора.И в тысячи осколков разбивались стекла,Поставленные только лишь позавчера.

Играли часто мы с чекою на гранате,Чеку могли бы вырвать из нее – какой скандал.Бог защитил – могли б мы это сделать,И этих бы стихов я никогда не написал.

Война все стерла цены, кроме жизни.А игры наши были – вот сплошной задор —Столетней давности бесценные дагерротипыОсколками ушедших жизней покрывали двор.

А в ожиданье вечеров – сплошные муки нетерпенья,Когда же заиграет, наконец, трофейный патефон.До трех утра двор утопал в волшебных звуках танго,Которые нам всем дарил, скрипя иголкой, он.

Случай

Москва, ноябрь, сорок пятый,И холода, и голода года.В тот долгожданный день военного парадаЯ выбежал мальчишкой со двора.

От Белорусского до Пушкинской и далее,До самого конца моей ТверскойГромады танков – Т-тридцать четыре —Четыреста стволов рвались в последний бой.

Сегодня страшно невозможное представить,Невероятный гром и дым, стоящий на Тверской,Удушье газов, проработанной солярки,И вдребезг окна от вибрации на мостовой.

И вдруг случилось – «Мамочка родная»!Один танкист махнул перчаткою в руке.И я сквозь скрежет, лязг металла пробираясь,Услышал: «Лезь на танк ко мне»!

И я скользнул сквозь люк полуоткрытый,Проник я в танк скользящею змеей,И неожиданно танкист в проеме люкаКоснулся до щеки моей колючею щекой.

Я – безотцовщина, едва ли не заплакал,Не мог себе позволить, я такой.И в башне танка, холодом объятой,Был обогрет отцовской, теплою рукой.

Громадины в броне при минус тридцать,Покорно ждали. Вдруг – приказ отдан.Движенье по Тверской и вниз на площадь,Где ждал их маленький, ужасный «Великан».

И легендарный танк, проскрежетав брусчаткой,Как будто рвался он в последний бой,За каменным мостом с мальчишкою расстался,И тот счастливый побежал домой.

В тот день так повезло и мне, и маме,Ведь мог в тот день домой не прибежать,Не удалось бы проскочить чекистов оцепленье,В объятья смерти несмышленыш мог попасть.

Благодарю тебя, божественное провиденье,За колосок расстреливали в десять лет тогда[1],Тебе спасибо, танк, что дымовой завесойОт верной смерти ты прикрыл и спас меня.

И до сих пор с трудом я понимаю.Как перешел танкист смертельный тот предел.По временам военным знал, что ожидаетЕго немедленный и неминуемый расстрел.

Ведь сделал он непоправимую ошибку,Что в танке невоенному быть разрешил,И нарушенье тех времен военного устава,Ему бы вождь народов не простил.

В глазах вождя я был бы террористом.Я – враг – внедрился в танк, и, если рассудить,Снарядом мог шмальнуть по мавзолею,За это пулю в лоб я должен получить.

Всем сердцем я теперь танкиста понимаю,Как исстрадался без семьи с военной он поры,Он обнимал меня, как своего сынишку,Как любящий отец, вернувшийся с войны.

А Бог велик – и русского герояОт сталинской расправы защитил.И много раз он, раненый и обоженный,Надеюсь я, счастливо жизнь прожил.

Прошли года – мне семьдесят четыре.Одиннадцать годков тогда ведь было мне.Но я и до сих пор с восторгом вспоминаюЩеку мужскую – ту колючую, прижатую ко мне.

Елоховская церковь