Просто жизнь - Фердинанд Фингер

Елоховская церковь

В Москве стоит Елоховская церковь.Ты – сердце русское, таков уж твой удел.Среди деревьев голубою свечкойТы устремляешься в небесный беспредел.

И пред тобой веками за векамиНе умолкает никогда мирская суета.И нищих духом здесь Господь сбирает,Пришедших их к тебе издалека.

На праздники весны здесь выпускают птицу,Относит птичек вдаль воздушный ветерок,И хочется воды намоленной напиться,И хочется ее забрать с собою впрок.

Елоховская церковь.

В этой церкви крестили А. С. Пушкина.

В ней пел великий Шаляпин.

И умиление в глазах сияет,Как перед Господом сияет света суть.И шел народ к тебе и в радостях-печалях,Чтобы к душе святыни прикоснуть.

Здесь наш поэт великий родился,И здесь его впервые окрестили,Здесь в темечко его Господь поцеловал,И Пушкина веками не забыли.

К тебе рекой лилась людей толпа,Чтоб куличи святить на воскресенье,Ты жуткую пору пережила,Чтобы людские души одарить спасеньем.

В твоих стенах бывало иногда —Шли службы под шаляпинское пенье,Служенье Господу не прекращалось никогда,И в будни, полных дел, и в дни поминовенья.

Вокруг тебя разлита Благодать везде,Таков уж смысл Российской церкви нашей.И большего Господь не может дать,Чтоб ею одарить – заполнить души наши.

Мне повезло, здесь девушка рослаПод сенью этой церкви благодатной,На пятьдесят вперед мне Бог послал жену,И не желал бы я судьбы обратной.

В таком дворе во временах-невзгодахРосла душою чистою моя жена.Под звон колоколов хрустальных переборовЧудесной девушкой вдруг выросла она.

Вот кончилась война – настало жизни лето,И детства радостные сны не возвратить,И через пару лет мы попрощались с детством,Чтоб никогда потом о нем не позабыть.

А через восемь лет велением ГосподнимВ стране, проженной нищетою и огнем,Так в марте пятого, в году пятьдесят третьем,Старуха Смерть пришла к усатому, сказав «Пойдем».

А баловство вождя таким невинным было,Что миллионы так и сгнили в лагерях,И чрез громаду лет при безобидном стуке в двериМеня с женой охватывает страх.

Жизнь II часть

И после этого такая закрутилась чехарда,Преступники делили власть, рубахи раздирая.То Берия с Булганиным, то Маленков,Сменяли друга друг, народ свой презирая.

Затем пришел Хрущев, ведь он на УкраинеВ тридцатых учинил такой голодомор,Что результат таков – погибли миллионы,И припечатан был ему народный приговор.

А также и за то, что кукурузою незрелойДва полюса Земли засеял он,И чукчи рыбу там теперь не ловят,Початки кукурузные жрут вечером и днем.

Ну, смехом – смех, не можем мы Хрущева очернитьЗа все дела, что сделал он «случайно»,Не позабудьте дорогие, как в ООНСоветским башмаком он колотил отчаянно.

Поэтому на кладбище НоводевичьемЭрнст Неизвестный так его отобразил:Направо белое – и с бородавкою лицо посередине,А слева черное – вот он таким и был.

Зато навек обязан я ему с моей женоюЗа оттепель, подаренную нам тогда,Вино, чувихи, хаты, рок-энд-роллы,Нас покорили это время навсегда.

Немецкие острейшие ботинки «Дорн-Дорф»,Роскошный кок под сорок сантиметров нам достались.Пиджак весь в клетку, дудочкой штаны —При виде нас менты, как тараканы, разбегались.

И вдруг счастливейшие годы моей жизни,Вдруг не пойму, за что свалились на меня.Червонный туз с червонной дамой выпалИз той колоды, что Господь раскинул мне тогда.

В те годы, перед снятием Хрущева,Квартирку однокомнатную получили мы,Там сын наш родился в году шестьдесят третьем,И треть заданья жизни выполнили в те поры.

Родился сын, но многие теперь не помнят,Что кушать было нечего, кроме воды.А ведь новорожденный – он не знает,Как мы должны достать ему еды.

Ну, вот и кончился тот шестьдесят четвертый,И за посев «плевел» приходится платить сполна,Ты их, посеявши, не жди, «пшеницею получишь»,И полетела у Хрущева голова.

А Леонид Ильич решил: советскому народуДостойной жизни нипочем нельзя давать.И изловчились на своих «политбюрах» продумать,Как весь народв Достойнейший Застоенный Застой загнать.

Собравшись вечерком и похлебав коньяк иль водку,Сократово-платоновую мысль пытаясь в лоб загнать,Ничтожества, пустышки, карьеристыРешили свой народ примерно наказать.

И восемнадцать лет сидел народ в навозной куче,Сидел и не сопел, свободно и тепло,С придуманной войны Афганской собираяТо похоронки, то гробы, и больше ничего.

А после и не вспоминай стабильность,Геронтологи власть в Кремле взяли,А как Черненко умер, выбирать не приходилось,Все старики в стране перемерли.

Затем – «святое место пусто не бывает» —На сцену выскочил вдруг краснодарский демагог,И жизни русской глубины не зная,России навредил и подсобил, как мог.

При нем народ стал ездить за границу,А по реформам стал он чистый чемпион,Он запретил нам пить вино и водку.А мы – не дураки, мы литрами пьем самогон.

Никак не мог постичь простую мысль:что сицилизм с человеческим лицомПохож на обезьяну с крокодильим рылом —К такому выводу зоологи пришли потом.

Дошли и с гласностью, и с этой перестройкой,Другие времена – не закричим «Ура!»На грязном противне лежит крысиный хвостик,От крысы съеденной еще позавчера.

Ну, хватит, хватит мне про Горбачева,Казну России быстро он сумел опустошить.Ну, нету водки, ну и хрен с зеленой,Ведь мы не дети, самогоном можем закусить.

Любимая моя, Россия-мать,Живешь веками ты в каком-то ложном действе,Ведь как сказал великий наш поэт:«Стою один, все тонет в фарисействе»[2].

Единственной отдушиной для нас в то времяБыла поездка в «Нару» по весне,Душою отдохнуть на девственной природе,Не оставаться в городе, как все.

Река Нара

Хоть на денек нам вырваться, оставить город шумныйИ наслаждаться нам родною стороной,Прозрачною Вивальди музыкою многострунной,Подаренную нам струящейся рекой.

Смотреть, внимать и видеть отраженьеВ воде стоящего стеною ивняка,И слушать соловьев расщелканное пенье,Оркестром мощным доносящимся издалека.

Придти на берег твой и шелк травы душистойНам ощущать усталою спиной,И ивы плачущее отражение в воде лучистой,Склоненной грации над тихою водой.

Тропою просеки прокрашены бока —То земляника рдеет по оврагу,Теплынью духовитой разлита,Жужжаньем пчел, занятых взяткой к благу.

Здесь каждый куст обвешан соловьями,Как у рябины ягодами грозди в нужный часИ духовитым вечером, и ранними утрамиДуша трепещет тихой радостью у нас.

Твои луга, леса, туманные болотаНам осияны неземною красотой,Из оперы «Набуко» здесь звучат все ноты,Написанные Верди – гения – рукой.

В прозрачности твоей, сравнимой со слезою,Песчинка каждая на дне реки видна.Речная ракушка свои раскрыла створки,И бесконечно рыбья пескаринная игра.

Под берега откос тихонечко расставив руки,По локоток в струящийся поток войдя,Ты неожиданно добудешь ужин для любимой,Вдруг ощутив под жабры схваченного головля.

А в наступившем вечере на колышки подвешен,Целован сажей котелок с кипящею ухой.Какой Рокфеллер там – какие миллионы,О пир души, ну что сравняется с тобой!

Невзрачные на вид и незаметные созданья,В кустах поющие над тихою водой,Могучей трелью пронизают мирозданье,Напоенное здесь вечерней тишиной.

О соловей, тебя непостижимым даромГосподь и ангелы с небес решили одарить,И голос Каллас в горлышке твоем звучит, и не задаромКолоратуру высшей пробы можешь ты дарить.

И сердцу хочется за пенье соловьев благодарить,Сам Караян, наверно, посчитал большим бы благомЛюбые деньги этому оркестру заплатитьЗа дирижерство этой музыкою над оврагом.

О «Нара-Нара», как же мы ранимыВ воспоминаниях о юности утра,А жизни дни бегут, бегут неотвратимо,Но все звучат в нас трели соловья.

Жизнь III часть

Вот так жила трудяга, бедная моя семья,В квартире небольшой, столкнувшись вместе,Два высших – ведь экономист жена,А я учитель, провалиться мне на месте.

В том семьдесят шестом хватало денег только на еду,Да оплатить квартиру с тощего кармана,Страна разваливалась прямо на ходу,Родная власть нас задавила ложью и обманом.

Искали судорожно выход и нашли.Ведь треть крови во мне от Моисея,О, праотец мой добрый, помоги!Спаси и вытащи отсюда треть еврея.

В квартире все отверстия заткнули мы,Ночами, днями не смыкали вежды.Боялись, что «всеслышащие уши» КГБ«Всевидящий их глаз» разрушит все надежды[3].

Ты уезжаешь, а надежды нет вернуться,Ты без профессии, без денег, без добра,Без знанья языков, друзей, работы,Для КГБ лицо твое – лицо врага.

Боялись угодить в Сибирь с семьею,А зря – уж миновали те года.Отдай квартиру нам, немецко-жидовское отродье,И можешь сматывать отсюда навсегда.

И начались хождения по мукам,Плати за выход из гражданства – это ты не знал?Плати за то, что получил образованье,За то, что сорок два – ты нашим воздухом дышал.

Мы мебелишку нашу, все распродавали,А посмотреть ее пришел гебешный генерал,«Вы молодцы, мотайте поскорей отсюда», —С улыбкой понимающей сказал.

А что отцы и матери замучены в подклетьи,За это компенсацию сто баксов получай.Ведь ты без паспорта, жилья, ты бомж – свободен,За визу выданную – распишись и уезжай.

А информация о Западе была у нас огромной,Такую под землей о мироздании имеет крот.И, чтоб не заблуждались мы,Господь прислал нам Моню,И он, как Галилео Галилей, нам доказал, что все наоборот.

«Ребята, мы рванем на Запад вместе,На баксы наши все матрешки и шкатулки завернем,Россия и без этих безделушек обернется,А мы миллионерами в Нью-Йорке заживем!»

«Известен мне секрет изготовления зеркальной фаски,Венецианец до того секрета не додул – вот идиёт,Заделаем в Нью-Йорке фаски мы на всех витринах,Не дрейфь, ребята, с песней и вперед»!

И вдруг пропал наш Моня, словно канул.Он месячишко пропадал, а не момент.А арестован был за дело, за «кондрашку»,Которую при помощи его схватил провинциальный мент.

Везде и вся свой длинный нос всувая,Секреты красок Палеха хотел он распознать,Забыл, что вместо паспорта в Израиль визу предъявляя,Любого он мента в «кондрашку» мог загнать.

Но забегу на пару месяцев вперед,Господь ведь ничего не делает случайно,От смеха в судорогах валялись мы на римской мостовойПри виде Монином весьма необычайном.

Миллионер стоял, расставив руки, ноги,И сотнею резинок от трусов обвешан был живот,Из всех карманов лезли пачками презервативы,Заколками, булавками, расческами заполнен рот.

На голову из трепаной замученной лисыБыла надета шапка шерсти завалящей,И зеркало со знаменитой фаскою внутри,Чтоб мог он любоваться Римом, за спиной стоящим.

И, отойдя от смеха, побрели мы, голову склоня,И пропадая в зависти, завистливой ужасной,Вот ведь свершилась Монина мечта —В отличие от нас он стал миллионером настоящим.

Эмигранты из Москвы. Италия. Ладисполи, 1978