В огнях трёх революций - Сергей Надькин

И теперь только одна забота: надо пароходы новые на германских верфях покупать. Как мы редко собираемся с вами на острова, господа мои, голубчики хорошие. Все заботы и хлопоты. Один раз в лето, а помните зиму – все сидим вечерами и, мечтая за картами в коммерческом клубе, ждем наступления лета, думаем, как мы вместе окажемся на Ивановских островах, – рассуждал заговорившийся Иван Иванович. Ушица была славная, вкусная, под дымок костерка творились серьезные разговоры, радуясь теплому летнему времени. Сергей Пименов, Лизкин отец, смеялся:

– Я сюда, на остров, девок молодых Ивановских завезу, с завязанными глазами в жмурки играть будем.

Вечером, когда Лизин отец уплыл на Ивановские острова на рыбалку, одетый в зеленую гимназистскую шинель Витя Филин стукнул два раза в ставни Лизкиного дома по Владимировской набережной. Ответом очень скоро в дверях показался силуэт Лизы.

– Вы что, с ума сошли? – спрашивал кавалера напуганный голос девушки. Лиза была не одна, находилась в шумной компании пришедших к ней в дом состоявшихся по жизни кавалеров, среди них присутствовали инженеры, дворяне с Александровского завода Александр и Игорь Бессоновы и Владимир Ильич Козик. Компания оказалась шумной, за карточной игрой. Витя Филин сразу решил, что он здесь совершенно лишний.

Книжная лавка Федора Григорьевича Копейникова расположилась в двухэтажном ветхом доме Селиверстова. Дом был с одной кирпичной печной трубой и с входом с красной дверью на улицу Садовая. Дом был огражден забором, и формально книжная лавка принадлежала Петербургскому студенту Осецимскому. В лавке продавали книги Максима Горького, работы Карла Маркса и Фридриха Энгельса, Владимира Ульянова, книги Льва Толстого, других ненавистных царю прогрессивных писателей: Серафимовича, Короленко, Войнич, революционная газета социал-демократов под боевым названием «Вперед». Газеты «Пролетарий», «Волна», «Эхо», «Новая жизнь».

Листовка призывала солдат не быть убийцами своих отцов, братьев, дедов, не давать присяги царю, и не выполнять приказов начальников, не стрелять в рабочих. Надо идти в соломенное, к казармам, и раздать солдатам листовки.

Бандероли с большевистской литературой. Копяткевич. Галина Тушевская, 23-х лет от роду, сказала как отрезала:

– Я пойду, поручите мне, товарищ Копяткевич, поговорить с солдатами.

– Добро, добро, давай, Галя, попробуй, – доверил он черноволосой девушке учительнице поговорить с солдатами. И она пошла и поговорила. Состоявшийся разговор был налицо.

– Что же вы появились запоздавшие, господа солдаты, мы же на вас надеялись? – спросил у солдат стоящий на посту городовой Громов.

– А что это меняет? Понадеяться и на кобылу можно, – говорил с Громовым солдат Николай Надькин.

– А если б вы пришли немного раньше, то удалось бы захватить бурьянов, певших революционную песню.

– Арестовать нужно не рабочих Александровского завода, а полицию. Пусть полиция знает о том, что в случае вызова команды для усмирения бунта, первые пули полетят в полицию, а затем обстоятельства покажут, в кого дальше стрелять.

– Так вы, что же, солдатушки-ребятушки, вы с ними заодно, с бурьянами? – выкатил глаза на лоб городовой Громов.

– Эх, дали пороху, а мы-то вам верили, – говорил Громов солдатам.

– А кто Вас об этом просил, сударь? – ответили городовому солдаты хором. – Наша-то хата с краю, мы своих рабочих обижать не хотим, но и в обиду давать не позволим, – заявили городовому дружным хором солдаты.

В солдатских рядах давно началось брожение, сумбур. Растущее рабочие движение в городе и возросшая агитация большевиков оказали большое влияние на военную команду Петрозаводска. Солдаты выходили из подчинения начальства. А Олонецкий губернатор Протасов собрал у себя совещание всего полицейского начальства, ходил из угла в угол по кабинету, громко ругался.

– Что ж вы, голубчики, наделали, «потеряли совсем контроль над городом. Теперь какая-то рабочая шантрапа с Александровского завода положением в городе управляет, а не полиция. И за что ж вам только государь казенное жалование платит? Пьянствуете поди в трактирах, вместо того, чтоб в городе порядок наводить!

– Мы не в силах ничего сделать, солдаты гарнизонной караульной команды вышли из подчинения, взбунтовались, одним словом. Сил у полиции маловато. И всеми этими бунтами руководит некий Василий Егоров, это он подбивает рабочую молодежь на бунт.

– Так арестуйте этого Василия Егорова! Что ж вы ничего не делаете, голубчики,? – выходил из себя губернатор. – Я вынужден немедленно телеграфировать, требовать от Столыпина выслать сюда войска, раз наши под влиянием смутьянов не подчиняются. Солдат Петрозаводской команды, которые вышли из подчинения, составить списки, на отправку на фронт, раз в глубоком тылу на Родине исправно службу нести не хотят. Вот ты, господи, связались на мою душу, нечистые. А теперь ступайте, голубчики, я хочу побыть один.

– Понятно, Ваше высокоблагородие, уже сегодня ночью будет буян Егоров арестован, заверил Губернатора главный городовой Крикалев. В ответ услышал:

– Приступай, голубчик, наведи там порядок, арестуй этого смутьяна. Посади в острог, пусть другим неповадно бунтовать будет.

В городе, во дворе Александровского завода снова и опять толпы рабочих устраивали митинг.

– За выход заплатят? – спрашивал рабочий Стапель у Егора Меркушева.

– Пойдешь митинговать – заплатят, большевики не обманут, – уверенно обещал Егор работяге.

– А если с брони за бунт снимут, на фронт отправят?

– Не отправят, большевики и там помогут, успокоил упитанного крепыша дядя Егор. Ввел его в толпу митингующего люда. На главной площади у здания заводской администрации уже кипели страсти.

Народ потерял одну из своих иллюзий – выигрыш. Однобокая у нас была дума. Она представляла интересы только зажиточных классов. Настоящую думу можно собрать только после изменения основных законов.

В воскресенье, когда нас чуть не разогнали силой, один из говоривших на улице сказал, что дума – это сердце, к биению которого мы прислушивались. Вот и сердце перестало биться.

Слышал Саша скорбную речь товарища Яблонского, отобравшего, как власть, слово у меньшевика Прохорова:

– Разбиты надежды тех наивных людей, которые верили в думу. Теперь весь вопрос в том, будет ли народ спокойно ждать, чтоб в феврале опять собралась такая же однобокая дума. Если наше желание исполнится, то мы пошлем туда своих представителей, а если будем собирать опять однобокую думу, то туда не пойдем, нам там нечего делать. Товарищи большевики, надо последовать примеру французов в революции 1789–1793 годов: свергнуть с престола короля, и провозгласить республику, и революционным путем добиться созыва всенародного Учредительного собрания. Дерево зла нужно вырвать с корнем, – закончил свою пламенную речь Яблонский.

Народ воодушевился, в поддержку кричал:

– Долой! Да здравствует революция!

– А сейчас слово товарищу Полякову! – громыхнул мужской голос одного из организаторов митинга.

– Товарищи, не стоит верить свободам, обобщенным царем в манифесте 17 октября 1905 года, не стоит верить сладким речам так называемых патриотов и попов, обманывающих народ. Царь обещал народу свободу, а своим генералам и генерал-губернаторам приказал расстреливать народ. На второй день царь издал известный приказ: патронов не жалеть! И не жалели. Расстреляли Москву. В Москве расстреляли не только людей, но и здания. Алиханов расстрелял на Кавказе, Ренненкампф – в Сибири. Только в январе в Прибалтийском крае официально расстреляно триста семь человек, а неофициально, может быть, тысячи. А ведь манифест 9 июля о разгоне думы подписан той же рукой, что и манифест 17 октября. Царь обманул, царь предал народ, царь и правительство лгут!

– Верно, долой самодержавие! – Крикнул на всю площадь товарищ Александр Меркушев.

– Необходимо бороться за созыв Учредительного собрания путем всеобщей политической забастовки или другим революционным путем, – призвал Геннадий Поляков.

– Долой царя кровавого, долой! – закричали рабочие. У Саши Меркушева в теле и в душе все кипело. Как он возненавидел царя, когда услышал упоминания в речи Полякова о царских расстрелах в Москве и других регионах Российской империи. Кипевший митинг, кричавшие фразы «долой!» лишь подогревали изнутри ненависть у Саши Меркушева. Саша хотел революции.

Но выступавший на митинге кадет Гуревич говорил:

– Учредительное собрание в Олонецком крае нужно созывать, но Учредительное собрание в Олонецком крае поймут только через тысячу лет.

– На свои щелоковые, получи и распишись, – говорил дядя Егор участникам митинга, подходившим по окончании акции за положенной после участия зарплатой, принимая гостей в одном из законспирированных домов на Голиковке. Саша смотрел во дворе, сидя на скамейке на шухере, наблюдая возможный приход полиции.