В огнях трёх революций - Сергей Надькин

– Вы, Константин Никанорович, почему арестованного юнца Меркушева в темном сыром подвале содержите? Я вам полномочия на такое не давал! – сердился старик.

– Но он же не желает давать показания на сообщников, я хотел его отпустить, голубчик, а он проявляет враждебное высказыванье, – похаживал, поднимаясь с места, по кабинету недовольный старик.

– Жестокое проявление к оступившимся юнцам, я полагаю, братец мой, недопустимо. Я распоряжусь немедленно перевести юношу Меркушева обратно. В конце концов, начальник это дома я, и я по мере своего служебного долга намерен решать, в какой камере и кого мы должны содержать. Косорогов! – крикнул в дверь побелевший от седины старик.

Минут через двадцать Сашу Меркушева надзиратели вели вдоль глухой тюремной стены обратно в камеру, поднимая на второй этаж основного корпуса.

Громкой возмутительной бурей гудел Александровский завод двадцать пятого сентября 1906 года, извещая о начале стачки.

– Кто гудит? Чего гудит? – слышались крики в цеху.

– Бросай работу, товарищ, стачка! Шабаш!

– Ради чего бастуем, товарищ?

– К губернатору требование: освободить арестованных полицией товарищей. Заканчивай работу!

Пошли к дому губернатора. Триста рабочих стояли у крыльца губернаторского дома.

Делегация рабочих во главе с Василием Егоровым вошла с петицией.

– Что вам надобно в этот раз, господа? – спрашивал губернатор у Василия Егорова.

– Мы требуем освободить всех наших арестованных товарищей, – передал список губернатору Василий Егоров.

– Ступайте с богом, господа, никто из названных в списке лиц освобожден не будет!

Двадцать седьмого сентября в десять часов утра у Александровского завода собрались семьсот рабочих и сто гимназистов.

– Товарищи рабочие и гимназисты! Не бросайте начатое вами дело борьбы! Не смущайтесь арестом ваших товарищей и появлением на улицах города драгун финляндского полка, присланных царскими властями в помощь губернатору, чтоб задушить рабочее движение. Мы должны проникнуться сознанием, что у нас произошло то же, что происходит по всей истерзанной стране. Мы сплоченно, единодушно всем заводом выразили протест гнусному произволу властей по поводу стрельбы в мирную толпу у тюрьмы и выражаем солидарность с арестованными товарищами, объявив забастовку. Провели ее сознательно, организовано, без всяких насилий и бесчинств, доказали, насколько способен рабочий вести себя, когда дело касается его самого, мы действительно проявили мощь. Но правительство, опираясь на штыки и пули, начало репрессии, арестовало наших лучших товарищей… А теперь пиши с новой строки, – покачал он головой. – Товарищи, мы ясно теперь представляем, что позорное правительство на все наши справедливые требования отвечала расстрелами и арестами. Глубоко сознавайте, что сейчас настала решительная борьба с ненавистным строем. Объединенный, организованный пролетариат, совместно с трудовым крестьянством, свергнет самодержавие. Товарищи, организуйтесь, объединитесь, восстановите ту работу, которая началась среди рабочих завода. Немедленно доизберите комитет, проведите профессиональный союз… Снова с нижней строки пиши. Организуйтесь! Долой палачей и насильников! Да здравствует Учредительное собрание!

В ночь с 27 на 28 сентября 1906 года, в дом, где жил Василий Егоров, сначала раздался стук в окно, потом сквозь открытые двери сеней ворвались стражники. Освещая кирасировым фонарем темень комнаты, стражник унтер-офицер Иванов прокричал:

– Туточки он буди! Вставай, поднимайся лихоманец, буян, подъем! На тюрьму поедешь! – тормошил лежащего в постели человека Иванов. Спящий Василий открыл глаза, увидел рядом с собой жандармского офицера.

– За мной, значит, ваше благородие?

– За тобой, на тюрьму, значит, поедешь! Но сначала проведем обыск, – сказал жандарм хозяину дома и приказал: – Одевайся.

– Что ж одеваться да собираться? Не впервой, – шевелил усами Василий Егоров, поднялся с постели, осмотрел всех вокруг лазящих по шкафам полицейских и твердым голосом заявил полиции: – Обыск? Ищите, все, что найдете – ваше, – говорил большевик стражникам, надевая на ноги штаны.

– Не волнуйся, голубчик. Дом Якова Верещагина мы тоже накрыли, а друзей ваших арестовали: Акшенадзе с Поповым, – услышал Василий слова рывшегося в книгах на полке жандарма, Косарогова.

– Вот она, ваше благородие, – целая кипа литературы: Пушкин, Лермонтов… Бунтари-то какие!

– Эй, болван, не то, дурак, ищем, ты Маркса ищи, Ленина, ты в сарае ищи, в огороде, там наверняка что найдешь. В земле рой! Лопату бери!

Не успев доделать обыск, в потемках улицы Василия Егорова повезли на полицейской бричке в тюрьму. Большие ворота открывались в осенней сырости, в темноте, при горящих факелах, конвоиры вели арестанта на оформление в тюремную канцелярию. После процедуры революционера подняли на второй этаж, в каптерку, получать тюремную одежду. С ней спустили через выход во двор, в баню. Ждавшая арестанта в предбаннике охрана слышала сквозь дверь моечной комнаты песню, звучавшую мужским голосом:

Пусть нам погибнуть придется

В тюрьмах и шахтах сырых.

Дело всегда отзовется,

На поколенье живых…

– Ну и дурак ты, – отзывался ответом на голос певца голос старика Кацеблина.

А Витя Филин, вместе с Петькой Анохиным, в предпоследнюю из звездных сентябрьских ночей 1906 года форсировали на мокрых ногах речку Лососинку в районе Александровского металлургического завода, потом пришли в дом Якова Верещагина на Голиковке, чтобы рассказать рабочему об аресте товарищей.

Конец ознакомительного фрагмента.