Современная японская новелла 1945–1978 - Осаму Дадзай

— Когда мне удаляли кость нижней челюсти, заодно вырезали часть мышцы правой щеки. С внутренней стороны в щеку вогнали с десяток игл, толстых, как зубочистки, — облучали кобальтом. Так как лечение продолжалось целых два года, в конце концов образовались ожоги. На место изъятой мышцы кожи пересадили мышечные ткани с плеча и руки. Но тут вроде бы что-то у них не получилось, и в последний раз тогда взяли с груди. А уж потом взяли для пересадки мышечную ткань с левого бедра. Э, да ежели все так пересказывать, я получаюсь латаный-перелатаный, словно старый халат, а в общем-то ведь все довольно просто…

— Ох, да что ж это ты при госте разделся догола! — попрекнула настоятеля жена, вынося из соседней комнаты поднос с чаем и сластями.

— Да, конечно, извините…

Он торопливо натянул рукав и покорно опустил голову.

— Однако ж вид у вас, господин настоятель, вполне бодрый. Вы совсем не похожи на человека, которому пришлось перенести такое ужасное заболевание.

Слова Исаку не были вынужденным комплиментом.

— Вашими молитвами…

На лице настоятеля мелькнула улыбка.

— Да, вот человеку поставили диагноз «рак», а он уже пять лет живет себе помаленьку, никак не хочет помирать. Остается только благодарить Будду за его милосердие.

В соседней комнате зазвонил телефон. Жена настоятеля поднялась и вышла в соседнюю комнату. Вскоре оттуда раздался ее голос:

— Это Китахара-сан. Он говорит, что минут через тридцать пришлет сюда машину за гостем.

— Передай, что мы ждем! — крикнул в ответ настоятель. — Простите, я несколько забылся, только о себе и рассказываю…

Еще раз извинившись, он перешел наконец к основному вопросу. Но на сей раз Исаку не суждено было добраться до самого главного, ради чего он, собственно, и приехал сюда. Где-то в начале двадцатых годов от пожара крестьянского дома, что примыкал к задворкам Итинэн-дзи, занялось храмовое хранилище. По словам настоятеля, все старые регистры и древние книги погибли в огне. (Кстати, считается, что Итинэн-дзи был основан примерно шестьсот шестьдесят лет назад. Наверняка за столь долгий срок храм не однажды страдал от пожаров.) К тому же выяснилось, что предшественник настоятеля, родившийся и выросший в здешних местах, отлично знавший историю деревни с незапамятных времен и жизнь прихожан во многих поколениях, скончался в прошлом году, а сменивший его настоятель прибыл сюда из одного дальнего городка.

— Так что ничем не могу вам помочь… Между прочим, я слышал от жены, что вы наводите справки о неком Ёсиюки Такаминэ, родом из этой деревни, — он что, родственник вам? — задал вопрос настоятель.

— Да, у нас с Ёсиюки Такаминэ несколько необычные родственные отношения, — уклончиво ответил Исаку. Упомянув о «необычных родственных отношениях», он не добавил больше никаких подробностей.

— Кстати, тот человек, что сейчас пришлет за вами машину, Тэйдзи Китахара, — продолжал настоятель, — живет в соседнем городе. Важная персона — что-то вроде президента одной компании, связанной с энергетикой. Так вот, моя жена случайно узнала от одного из прихожан, что Китахара будто бы приходится родственником этому Такаминэ. Только вчера ей сказали…

Последние слова настоятеля долетели до слуха его жены.

— После того как вы предупредили, что завтра приедете из Токио, — сказала она, — я вчера вечером попыталась связаться с Китахара-саном по телефону. Ну, он говорит, — да, мол, действительно, я родственник Ёсиюки Такаминэ, а кто такой Симура, я ведь и сама хорошенько не знаю, так что сказала только — кажется, какой-то господин из тех, что пишут для газет и журналов. А он мне и говорит: дескать, завтра у меня такой день, что можно немного отдохнуть от работы, и я его, вас то есть, буду ожидать у себя дома. Правда, слушала я, наверное, невнимательно — так и не поняла толком, кому этот Китахара-сан с какого боку родня…

— Ничего-ничего, если он родственник Такаминэ, пусть даже дальний, я из беседы с ним, наверное, получу немало интересных сведений. Извините, что причинил вам столько хлопот…

Поблагодарив за любезность настоятеля и его супругу, Исаку прихватил бадейку с водой, черпак и направился на кладбище, расположенное позади главного здания. Кладбище тоже сильно переменилось. Некогда все здесь было овеяно подобающей старому деревенскому храму строгой печалью. Дорожки кладбища, источавшие запах влажной земли, были обрамлены сочной и густой луговой травой, пестревшей полевыми цветами. Теперь же тропки превратились в сухие пыльные асфальтовые дорожки.

Сосны и криптомерии, что отбрасывали некогда густую тень на всю не слишком обширную территорию кладбища, были аккуратно вырублены, и на их месте непонятной прогалиной зиял образовавшийся пустырь. На новом кладбище, служившем продолжением старого, правильными рядами, словно солдаты в строю, подравнялись почти одинаковые, стандартные, недавно появившиеся памятники. Однако в углу, к счастью, уцелело еще могучее дерево дзельквы. Широко раскинувшиеся упругие ветви зеленели молодой листвой. Сразу же за исполинской дзельквой открывалось взору притулившееся на маленьком пятачке земли сиротливое, словно раздетое догола, надгробие рода Такаминэ. Лишь пара старинных каменных светильников да еще каменное изваяние Будды на одной из соседних могил создавали слабое подобие ограды. Поверхность сильно выветрившегося памятника была сплошь бурого, ржавого цвета, а письмена на надгробной плите невозможно было разобрать, но тем не менее на ней должны были читаться высеченные под гербом с изображением цветка померанца слова: «Могилы поколений предков». Герб с цветком померанца был семейным гербом Такаминэ, являясь предметом гордости всех членов рода с тех пор, как одному из предков Ёсиюки, окружному старосте, было разрешено иметь собственную фамилию и носить меч за поясом.

Остановившись перед заброшенной, обветшавшей могилой, Исаку тихо произнес:

— Отец, вот я и снова пришел к тебе. Через двадцать два года…

Зачерпывая ковшом воду из бадейки, он полил могильный холм, поставил несколько курительных ароматических палочек и, возложив к памятнику цветы, молитвенно сложил руки.

Отец Исаку, Ёсиюки Такаминэ, покоился в этой могиле, давно уже превратившись в горсть истлевших костей.

— Прежде всего хочу попросить у тебя прощения. Я ведь и на этот раз явился сюда не по собственной воле. Как и в прошлый мой приезд, я только исполняю поручение матушки. Ей уже исполнилось восемьдесят пять лет. Чувствует она себя, можно сказать, неплохо. Правда, в последнее время из-за гипертонии у нее бывают приступы головокружения, и тогда, случается, она падает. Большую часть дня матушка обычно проводит в постели. Говорит, лучше бы свидание с неизбежным состоялось во время сна, — я и сам ей того желаю. Отец, ты скончался, когда тебе было всего пятьдесят шесть лет, выходит, я на целых восемь лет старше тебя. Что получается? Даже смешно как-то, а?.. — почти неслышно шептал Исаку. Потом ему вспомнился день, когда он впервые посетил эту могилу.

Однажды утром, в июне, двадцать два года тому назад Исаку, спавший у себя в кабинете на втором этаже, был внезапно разбужен голосом, доносившимся снизу. Кто-то в столь неурочное время читал нараспев молитвы. Исаку проработал ночь напролет, с самого вечера, и только под утро наконец улегся в постель. С недовольным лицом, как был, в пижаме, он спустился вниз. Там в гостиной перед маленьким алтарем Будды мать в торжественном наряде и жена в обычном домашнем платье, почтительно склонив головы, внимали словам священника, твердившего по книге молитву.

— Сегодня семнадцатая годовщина смерти отца, так что поскорее приводи себя в порядок! — напомнила Исаку его жена Сэцуко, заглянув на кухню, когда он умывался. Насколько он мог припомнить, то был первый случай, когда мать специально пригласила в дом священника, чтобы почтить память отца. Покончив с утренним туалетом, Исаку прошел в комнату и, не скрывая кислого выражения лица, уселся позади матери.

На небольшом, скромном алтаре стояло четыре поминальных таблички. Старший брат Исаку, на год старше его, младший брат, на два года моложе, погибшие во время войны первая жена и сын Исаку (имена матери и ребенка, вместе принявших смерть, мирно соседствовали на одной табличке) — все четыре покойных члена семьи были похоронены в фамильной могиле рода Симура на кладбище при старом дзэнском храме в Токио в районе Накано. Лишь один человек с помпезным посмертным именем «Благочестивый мирянин, восхвалявший милосердие пречистой обители, возлюбивший добро и следующий путем умиротворения» был похоронен отдельно, на другом кладбище. В той же могиле рядом с ним вечным сном спала его жена.

Таэ Симура, мать Исаку и двух его братьев, была «незаконной сожительницей» Ёсиюки Такаминэ. Хотя Ёсиюки и признал сыновей своими внебрачными детьми, все они в семейном регистре были записаны как приемыши из других семей, а настоящая их мать, Таэ Симура, значилась в том же документе как «кормилица и воспитательница». Это, без сомнения, была вынужденная уловка с целью замаскировать сомнительные обстоятельства появления детей на свет. Тем не менее все, конечно, хорошо понимали смысл подобной лжи, наивной, как погремушка. И более того, злополучный обман привел к тому, что несчастные дети скорее стали объектом ненависти, постоянной враждебности, унижений и презрительной жалости для своих впечатлительных сверстников в переходном возрасте, на пороге юности.