Михаил Юрьевич Лермонтов. Тайны и загадки военной службы русского офицера и поэта - Николай Васильевич Лукьянович

всем повиноваться, не щадя живота своего, до последней капли крови, и все к высокому Е. И. В. самодержавству, силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узакониваемые, по крайнему разумению, силе и возможности предостерегать и оборонять и при том, по крайней мере, стараться споспешествовать все, что к Е. И. В. верной службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может. О ущербе же Е. И. В. интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать тщатися, и всякую вверенную тайну крепко хранить буду и поверенный и положенный на мне чин, как по сей генеральной, так и по особливой определенной и от времени до времени Е. И. В. именем от поставленных надо мною начальников определяемым инструкциями и регламентам и указам надлежащим образом по совести своей исправлять и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды противно должности своей и присяги не поступать и таким образом себя вести и поступать, как верному Е. И. В. подданному благопристойно есть и надлежит, и как я пред Богом и Судом Его Страшным в том всегда ответ дать могу, как суще мне Господь Бог душевно и телесно да поможет. В заключение же сей моей клятвы целую слова и Крест Спасителя моего. Аминь».

Современного читателя, как представляется, не может не поражать торжественность и величавость слов присяги. Она носила характер священнодействия, имевшего глубокий духовный смысл, и принималась в воинских подразделениях в парадной форме при развернутых знаменах. Изменить присяге – означало отречься не только от императора, но и от Бога, то есть от того, что составляет сущность человека – от Высшего смысла жизни. Это в наш век, лишенный всяких духовных начал, кроме неуемной жажды денег, в век в котором нет иных ценностей^ кроме материальных, эти слова могут восприниматься иронически, но в минувшие столетия это было далеко не так.

Насколько понятие присяги и связанной с ней личной чести для дворянина и офицера было выше многих иных соображений, свидетельствует тот факт, что после начала восстания в Варшаве в 1830 году шесть польских генералов и один полковник были убиты за отказ присоединиться к восставшим. Это граф М. Гауке, граф С. Потоцкий, Й. Новицкий, И. Блюмер, С. Трембицкий, Я. Сементковский, полковник Ф. Н. Мецишевский.

Вандер Г. Б. Николай I сообщает гвардии о восстании в Польше.

У графа М. Гауке была изрублена и повешена его жена. Их подвиг был увековечен в памятнике, воздвигнутом в центре Варшавы по решению Николая I. Естественно, что в независимой Польше он был разрушен.

Верность присяге и чести отражена в замечательном стихотворении Лермонтова «Завещание», когда его герой говорит, что он «умер честно за царя».

Честь являлась основной доминантой в поведении русского офицера, и это понятие предполагало наличие высоких нравственных качеств не только воина, но и христианина. Генералиссимус А. В. Суворов говорил: «Лучше голова долой, нежели что ни есть утратить моей чести. Честь моя мне всего дороже, покровитель ей Бог». Генерал-фельдмаршал П. А. Румянцев, имевший в армии исключительно высокий авторитет, понятие о чести трактовал так: «Честь – это стремление быть благородным, высшим существом по внутренним достоинствам, совершать поступки, достойные славы, без всякого принуждения извне и без всякого другого вознаграждения, кроме одобрения своей совести». В изданной в XIX веке книге для офицеров «Наставление к самодисциплине и самовоспитанию» (имеющей подзаголовок «Собрание писем старого офицера к своему сыну») на этот счет сказано следующее: «Истинная честь есть добрая слава, которой мы пользуемся, общее доверие к нашей правдивости и справедливости, к нашей чистосердечной любви к людям».

Исторически сложилось так, что для русского офицера честь играла главенствующую роль не только в военной карьере, но и во всей его жизни, даже после завершения службы. Ее потеря означала не только конец государственной деятельности, но и лишение определенного социального статуса, так как такого человека исключали из дворянского общества. За нарушение чести полагалось «изгнание офицера из полка без жалованья и пенсии». Уронивший свое достоинство подвергался осуждению в офицерском собрании, никто не подавал ему руки.

Лишение мундира или права ношения каких-либо знаков отличия означало лишение воинской чести и служило одним из самых тяжелых наказаний для военного, иногда оно применялось к подразделению или даже воинской части, проявившей малодушие на боле боя.

Чрезвычайно важным элементом понятия «честь» в офицерской среде считалась такая черта, как умение держать свое слово. Офицер не должен был легко давать его и фраза – «даю слово офицера» значила больше, чем любые письменные обязательства. Считалась недопустимым его нарушить – это означало навсегда погубить свою репутацию. «Верность слову, не только клятве, всегда отличала офицера. Измена слову, фальшь – низость, недостойная звания его», – отмечалось в военной публицистике конца XIX – начала XX вв. Не случайно в те времена под «слово офицера» одалживали крупные суммы денег и вверяли самые важные, в том числе личные секреты, ибо нарушить данное слово считалось невозможным в принципе. Слово, действительно, как и должно быть имело тогда глубокий сакральный смысл.

В воспоминаниях известного писателя Ф. В. Булгарина, который в молодости был военным, говорится, что офицер, который изменил своему слову или обманул кого бы то ни было, «не мог быть терпим в полку». Он отмечает, что никто из его прежних сослуживцев не обманывал «ни ремесленника, ни купца, ни трактирщика. В крайности офицеры складывались и уплачивали долг товарища, который в свою очередь выплачивал им в условленные сроки. Офицерская честь высоко ценилась» [36]. Показателен в этом отношении эпизод, запечатленный Пушкиным в его «Капитанской дочке», когда дворянин и отставной офицер Андрей Петрович Гринев дает наставление сыну: «Прощай, Петр. Служи верно, кому присягнешь; слушайся начальников; за их ласкою не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду».

В армии контроль за соблюдением чести являлся прерогативой исключительно офицерского собрания – никто, даже сам император не имели права воздействовать на мнение офицеров при решении данных вопросов. Таким образом, суждение своих товарищей значило гораздо больше, чем кого-бы то ни было, даже прямого начальства. Есть замечательный рассказ А. И. Куприна «Брегет», в котором описывается, как в конце 1840-х гг. один гусарский офицер застрелился только потому, что на него пало необоснованное подозрение в краже золотых часов у своего товарища. Он не мог оправдаться – у него были точно такие же часы. Окончание