Охота на магов: путь к возмездию (СИ) - Росс Элеонора

Он, опершись об ручки кресел, поднялся, и, скинув пиджак на спинку, ждал ее. Розалинда протянула руку, но замерла: «сейчас… только сейчас, — пересиливала она себя, и, сжав ее в кулак, опустила».

— Филген, — начала Розалинда, смотря на его черный кружевной воротник рубашки, — тут дело есть такое. Объясню сейчас. Я сама до конца не понимаю, как так получилось. Выслушай, пожалуйста. Началось с того, что я вышла на веранду. Мне нужен был свежий воздух, к тому же ждать в этих четырех стенах утомительно. Пойми меня. И вот… не прошло и несколько минут, как я услышала шорох в кустах. Подумала, что птица там, неудивительно. А потом шляпа показалась, и сам человек. Мужчина был. Это было… страшно, — она вздохнула, чувствуя, что язык начал путаться, — испугалась, подумала, что вор это был. Так и представился он мне, Филген! И объяснился, что садовником был. Я и поверила, и хочу сейчас у тебя спросить: правда это?

— Садовник? — не веря спросил Филген, и сел подле нее, — садовника у нас уже давно нет. Уехал за границу. И что дальше было?

— Уехал?.. ну, он сказал, что где-то в саду затерялась брошь его жены. Точнее, он хотел подарить ее ей. И в знак благодарности за то, что я не прогнала его, дал вот этот бутыль, — она достала спрятанный под юбкой бутыль, лежащий на кровати, — вот. Странно, да? Он мне доброжелательным показался, и отказаться я не могла. Хоть и чувствовала подвох. Сказал, что от любого излечит это зелье.

— Дай посмотрю, — сказал Филген нежным тоном, и взял из ее ладони бутыль, — прям уж от всего-то и лечит? Сомнительно… я никогда не разбирался в этих зельях и травах, да и не пытался никогда с ними познакомиться. Он рассказал тебе, как это работает?

— Рассказал. Говорил, что нужна совсем капля на рану, неважно какую. И она в один миг исчезает. Подробности не поведал, не знаю почему. Это-то тоже показалось мне подозрительным. Если садовника уже давно нет в наших краях, то… он наврал. И кто бы мог быть? У вас не было каких-то других садовников? Может, он-то и был. Но ворвался так без предупреждения. За хозяйку меня принял. Сказал, что опытен в этом деле и дарит этот бутыль мне только из-за благодарности и доброго сердца. Но про доброе сердце я бы поспорила…

И стала она рассказывать о том его побеге, о находке, и все сбивалась, исправлялась, что, в конце концов, ее слова показались ей недостаточно убедительными. Волнение подгибало ей планку, и, пошатнувшись, Розалинда уже не могла твердо устоять. Щеки ее вспыхнули румянцем, когда случайно она проговорилась про то, что посмотрела первое письмо — во сего досадный, подлый поступок! После затишья полились речи и о бегу ее; о постройке, о лопате, о разрушенном корпусе, о старом флигеле. О всем-всем, что видела. И об ударах сухих ветвей, о боли в ногах: восклицала, а не говорила. Губы ее подрагивали, а глаза, пристыженные, бегали по Филгену, точно пытаясь за что-то зацепиться и более не отвлекаться. Наматывала прядь на палец, тянула — все это в ней горело желание поскорее закончить и отвлечься. «Бежала… бежала, — попутно своей речи думала она, — чуть не упала. Моргала, черное пятно, трава, плетень, шкатулка». И стала рассказывать о находке. Вытащив ее из-за спины, она положила шкатулку на колени, пальцами гладя вырезанный узор. Между тем Филген пристально разглядывал Розалинду. Даже бутыль с неизвестной жидкостью стал неважен, когда перед ним сидела она — сбившаяся, чуть ли не плачущая девочка. Сердце стремилось сострадать: хотело вникнуть в ее грудь, сплестись с ее страдающим, стыдливым сердцем, и разделись боль, ради ее хоть небольшого, но спокойствия. Она казалась именно девочкой, гораздо моложе своих лет, почти совсем ребенком, и иногда это забавно проявлялось в некоторых ее движениях. Карие глаза Розалинды были такие ясные, такие оживленные, что во всех чертах ее лица вызывалось робкое простодушие — болезненная сладость манила до жути, до испуга! Изредка он касался ее предплечья и гладил. Слушал и успокаивал, ни слова не говоря. А она вздрагивала, искоса глядела на Филгена, но не отпрыгивала в сторону. Приятная мелочь взяла вверх над испугом. Чего же она боялась? Неодобрения? Упреков? Ругательств за то, что подсмотрела записку? Разобраться в этой суматохе невозможно. И вот, наступил конец. Желанный момент, когда паника стихала, пусть и медленно, но это то, что она хотела. И добавила она, смущаясь:

— Надеюсь, никакой злости не будет…

— Почему ты так ее ждешь? — так же тихо, как и тогда спросил Филген, убирая с ее плеч упавшую прядь.

— Я поступила так… не смогла сдержать себя.

— Тебе было любопытно, и я это понимаю.

— И что насчет этой шкатулки? Ты видел ее когда-нибудь? И что думаешь о его побеге, и о том, кто же мог оставить ее у плетня?

— Слишком много вопросов, — Филген улыбнулся по-доброму, — не заморачивайся так. Наверное, какой-то паршивец, принесший тебе какую-то отраву. У меня сильное подозрение, что это не может быть лекарством. Тогда уж причиняющим вред, а то и еще похуже. Не бери больше это в руки. И не знаю, как появилась эта шкатулка. Раньше ее не видел. Да, может быть, что ее подкинули. А мать свою я очень давно не видел…

— А где ты ее видел? Очень давно, — спросила Розалинда, уткнувшись в его плечо, — в раннем детстве, да?

— Кажется так. Но я не могу с уверенностью сказать, что та женщина была моей матерью. Ходили даже слухи, что у меня брат есть, и что он до сих пор живет. Генри говорил, что предполагаемая моя мать была известна, поэтому, наверное, и взял в жены. Это все. Все, что я смог выпросить. На большее меня не хватило, да и Генри злился, когда я заводил тему об этом. Я ничего не чувствую, когда кто-то говорит об этом. Да, интересно, да, хочется узнать. Но не могу ей посочувствовать, пока не узнаю всю правду, — он гладил ее макушку, и шептал на ухо, — и что в ней такого помимо записки из сумасшедшего дома?

— Ну… я не хотела рассматривать все, — тут же оправдывалась Розалинда, смотря на него снизу-вверх, — но там еще есть кольцо с инициалом: М.Э. Это ее имя, я так понимаю, — поправив шкатулку на коленях, она откопала в бумагах серебряное кольцо, — вот. Видно, на заказ делалось, — зачем-то упомянула Розалинда, сама не понимая до конца причину: «простая наблюдательность, ни более, ни менее», — посмотри.

И отдала ему кольцо. Филген, медленно вертя его, рассматривал две буквы, сжимал его, и хмурил брови. «Что-то не так, — заключила она, смотря то на кольцо, то на Филгена, — что-то не нравится? Или припоминает?». Ей было непонятно. Хуже всего то, что на несколько минут он поник в раздумье, и ничего не пробормотал. Плечи ее напряглись. Розалинда прижалась к его груди, отчаянно вздыхая. Наконец у самой макушки раздался голос:

— Мне знакомы эти инициалы. Точнее, само кольцо. Оно сильно напоминает то, что носил при жизни отец. Одинаковое. Только с другими буквами. Со своим именем, как я помню. Свадебные? Мне всегда казалось странным, почему они живут вместе, но ругаются каждый день. Ужасно, — приблизив ближе к себе, он рассматривал детали, — но довольно симпатичное.

— И сколько тебе лет было тогда?

— Не помню точно. Наверное, лет шесть или семь. Эту-то сцену я помню почти во всех подробностях.

— Я бы не стала никогда припоминать такое.

— Не знаю, Розалинда. Мне стало все равно на ее судьбу и то, жива она или нет. Как бы это ужасно не звучало, но я не воспринимаю ее как мать. Если бы она умерла… да я бы не узнал даже. Не могу сказать, кто был виноват в той ссоре. Если ли бы мне кто сказал, — он отложил кольцо, и, приобняв правой рукой Розалинду, оперся левой об кровать, — но вещица любопытная, и сама история о том, как она появилась в саду.

— Не история, а загадка. И неужели ты не хочешь посмотреть хотя бы, какие письма она писала? — поинтересовалась она, раскладывая все записки в шкатулке, — это занимательно. И ты что-то можешь узнать интересное.

— Хочу конечно. Но такими вещами лучше заниматься одному. Я человек вспыльчивый, и многое может меня, так сказать, тронуть. Тебе бы еще не понять, Розалинда, — снова дружелюбный тон, — может, когда-нибудь и прочитаю. Возможно, не понимаю я и этого человека. Их двух не понимаю. Несправедливо, однако. Амери, значит, теплом и заботой все детство, и он вечными побоями так добро отплатил. Именно это я в нем ненавижу…