Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

Шёл он тихо, не торопясь, порой замедляя шаг, так что со стороны могло показаться: плохо человеку, вот-вот сознание потеряет. И Павел Петрович был близок к этому. В ушах стоял непрерывный гул, глаза застил мутный туман и ноги налились, будто свинцовые. Волновался он страшно. Сердце колотилось, как сумасшедшее!.. Пришлось даже остановиться, чтобы перевести дыхание, и на всякий случай положить под язык таблетку валидола.

"Спокойно!.. Спокойно!.. – уговаривал он сам себя. – Милый мой, нельзя так распускаться".

По дороге попался ему книжный магазин, в витрине которого, помимо книг, были разложены канцелярские принадлежности. Павел Петрович вспомнил, что собирался купить брату подарок и, толкнув дверь с облупившейся коричневой краской, вошёл внутрь. В магазине не было ни души. Одинокая продавщица кипятила на электрической плитке в зелёной эмалированной кружке воду. Очевидно, не успела поесть дома и теперь собиралась позавтракать на рабочем месте: поверх прилавка было постелено вафельное полотенце, на котором лежали два яичка, ломоть хлеба и несколько кусочков рафинада.

– Простите, – обратился к ней Троицкий. – У вас шахматы есть?..

Женщина вздрогнула, испуганно обернулась.

– Что вам?..

– Я спросил, шахматы есть у вас?..

– Шахматы?.. – в голосе её прозвучало неподдельное изумление и, что самое странное, восторг. – А зачем тебе шахматы, Павлик?..

Пришёл черёд удивляться Троицкому.

– И что?.. Не узнаёшь?.. – спросила продавщица и грустно покачала головой.

– Постойте… Постойте!.. – остановил её Павел Петрович.

Кого напоминала ему эта пожилая толстая еврейка в синем сатиновом халате с растрёпанными и не очень чистыми волосами?.. Нет, не может быть!.. Хотя, почему нет?..

– Циля… – неуверенно проговорил он.

– И-таки узнал! – обрадовалась продавщица. – И узнал-таки!..

Да это была она – Цицилия – четвёртая дочь лучшего боголюбовского парикмахера Аарона Бенциановича Генкина. Или просто Циля. Когда Павел убегал из дома, ей было лет восемь, не больше, но уже тогда во всём облике этой черноокой брюнетки с миндалевидным разрезом жгуче-чёрных еврейских глаз угадывалась будущая красавица. А что теперь?.. Ай-ай-ай!.. Что время делает с человеком!..

– Представляешь, Павлик?.. Мой Венчик, дурак, говорит: ты такая страшная стала, что даже я по утрам пугаюсь. Он пугается, паразит!.. А какие слова мне говорил, когда уламывал папочку отдать меня за него?!.. Совсем не хуже соловья заливался!.. Слушай, Павлик!.. И как давно это было!.. Ой-ой-ой!.. Двадцать с лишком лет тому назад!.. Он что себе думает?.. У меня зеркало есть, и каждый день я в нём всё прекрасно вижу… Прежнего нет… тю-тю… Я не дура!.. Нет!.. Шесть детей родила!.. Ты представляешь?!.. Это же кошмар какой-то!..

– Циля, у тебя шесть детей?!.. – Павел Петрович был потрясён.

– В живых только двое осталось, но мне и этой парочки с головой хватает!.. Как мой дурак говорит: "Мы с тобой, Цилечка, сработали на пятёрку". Как же!.. Он сработал!.. Он только своё удовольствие получил, а страдала я одна!.. Чтоб у него, у паразита, язык отсох и глаза косыми стали!..

– Да, Циля… Ничего не поделаешь!.. Все мы постарели… А годы украшают только избранных. Но всё равно, скажи Венчику: он неправ.

Еврейка игриво улыбнулась:

– И ты в самом деле так думаешь?..

Троицкий поднял правую руку вверх:

– Клянусь!..

– И как я рада тебя видеть, Павлик!.. Я и в самом деле рада…У нас все говорили, что ты пропал, кагэбэшники тебя сгноили совсем, и ты даже совсем умер, но я не верила. Ты всегда был такой красивый, что я тобой любовалась. Издалека… потихоньку…

– Я тобой тоже любовался, Циля…

– Ой, не надо, Павлик! – замахала она руками. – На что тут можно любоваться?!.. Старая жидовка с кучей немыслимых болячек!.. Это же кошмар какой-то!..

В любом возрасте, даже на смертном одре, настоящая женщина не может, не имеет права отказать себе в удовольствии пококетничать.

Вода в эмалированной кружке закипела.

– Ты собралась завтракать, а я помешал. Прости, – Троицкому стало неловко: он стал невольным свидетелем её нищеты.

– И об чём ты говоришь?!.. – она всплеснула руками. – Позавтракать я и завтра, и через год тоже успею, а с тобой поговорить уже никакой возможности у меня не будет. Наплюй… – она с нежностью посмотрела на Павла. – Значит, тебя выпустили?..

– Реабилитировали, – уточнил Павел Петрович.

– И в чём тут разница?.. Ты на свободе, и, знаешь, это самое главное, Мой Веня тоже домой собирается. Письмо прислал: едет уже… Так я жду.

– Как?!.. И Веньку тоже взяли?!..

– А ты не знал?..

Троицкий покачал головой.

– Ведь он, насколько я помню, в органах работал?..

– Именно!.. И это наше горе!.. Был бы, как отец, парикмахером, сладко спал бы всю свою жизнь на мягкой перине… Как все нормальные люди спят. Так нет!.. Его в ЧК потянуло!.. Вот и пришлось нашему Венечке о перине забыть и спать на нарах!.. Ему что, очень нужно было сделать с собой такое?.. Сомневаюсь… Например, я – то уборщица, то прачка… А сейчас здесь устроилась: книжками торгую… Кому я интересна, если даже Венчик забыл, с кем меня сравнивал, когда руки моей добивался!.. Паразит!..

– Циля, дорогая, когда это с Веней слупилась?..

– Он в марте тридцать седьмого пропал. Представляешь, с утра ушёл на службу в свою ГПУ, а возвращается с работы только сейчас?.. Это же кошмар какой-то!.. Мы все его тоже похоронили… Как твои тебя… Пусть Бог простит нас!.. Пятнадцать лет… Ой, что я говорю?!.. Больше… гораздо больше!., мы ничего о вас не знали!..

Улыбаясь одними глазами, она не отрывала нежного взгляда от Павла Петровича: в это утро к ней в магазин на минутку заглянула её прекрасная юность, когда она была так фантастически красива, так безконечно счастлива, а впереди её ждала долгая-долгая, необыкновенная жизнь!.. Он понимал, что переполняло эту замученную безконечными заботами и вечными проблемами женщину, и тоже сожалел, и умилялся, и сострадал.

– Ты меня о чём-то спросил, когда вошёл? – Циля первой пришла в себя.

– Понимаешь, у Петра сегодня день рождения… Юбилей…

– И что ты говоришь?!..

– Представь себе, пятьдесят исполнилось!..

– Нет!.. Это же кошмар какой-то!..

– И я хочу подарить ему шахматы… У тебя, в твоём арсенале, шахматы есть?..

– Конечно, конечно!.. – засуетилась Циля. – Конечно, есть!.. Вот они!..

И она поставила на прилавок чуть помятую картонную коробку с изображением шахматного коня на крышке. Павел Петрович заглянул внутрь. Шахматные фигуры, сделанные из белой и чёрной пластмассы, заполняли её нутро, а сверху лежала маленькая продолговатая бумажка, на которой чёрным по белому было написано: "Укладчица № 8". Троицкий почесал затылок. Затем спросил робко, осторожно.

– А других… получше немного, нет?..

– Так они же самые лучшие?.. Эти шахматы самые свежие, нам их прямо с фабрики только позавчера поставили!.. Вот только… – она слегка смутилась. – Я знаю, эти фигурки по доске надо двигать, а вот доски… как-то нет. Доску нам не поставили. Я спросила директора: как быть? Ты знаешь, Павлик, что ответил этот идиот?.. "Доску самим можно сделать. Взять картон и начертить белые и чёрные квадратики". Так что?.. Будешь брать или нет?..

Гениальная, спасительная идея относительно подарка брату оказалась несостоятельной только из-за того, что с поставками шахмат в Краснознаменске были серьёзные проблемы.

– Да нет, пожалуй… – медленно протянул Павел Петрович. – Поищу ещё что-нибудь… Поприличнее…

За его спиной стукнула входная дверь.

– Веня!.. – истошно завопила Циля и кинулась из-за прилавка к старику, вошедшему в магазин. – Венечка!..

Она схватила его в свои объятья, прижала к обвисшей груди, стала часто и торопливо целовать лысину, глаза, плечи, руки!..

Еврейские слова мешались у неё с русскими!.. Она и плакала, и смеялась!.. Обильные слёзы текли по исчерченным мелкой сеточкой частых морщин щекам, а глаза были переполнены неизъяснимым восторгом от такой долгожданной и всё же неожиданной встречи с тем, кого она любила больше всего на свете!..

– Циля!.. Прекрати!.. – Веня безуспешно пытался защититься от этого бурного потока рухнувшей на него любви. – Ну, я прошу тебя!.. Не надо!.. Циля!..

Однако та не сдавалась:

– Нет!.. Я сейчас умру!.. Я, честное слово, умру!.. Павлик!.. Нет… Ты посмотри только, мой Веня домой вернулся!.. Павлик!..

Веня вздрогнул и обернулся к стоявшему возле прилавка Троицкому. И вдруг в магазине стало как-то неестественно тихо, лишь слабые всхлипы счастливо-несчастной Цили нарушали эту странную тишину.

– Венечка ты узнал?.. Это же Павлик!.. Ведь узнал?.. Венечка!..

– Павел?.. – как бы уточняя, спросил тот.

– Он самый…

– Привет… – небрежно кивнул Веня, словно расстались они только вчера.

– Здравствуй…

– Как ты?..

– Нормально… А ты?..

– Как видишь…

– Что с ногой?..

– В лагере повредил…