Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

– Это ты сам сделал? – спросил потрясённый Павел.

– Сам знаешь, в лагере время течёт медленно, и надо обязательно найти способ, как-то убить его, а не то с ума сойдёшь. Верно?.. Вот я и баловался в заключении: в свободное, так сказать, время, – горько усмехнувшись, сказал Генкин. – Как тебе?.. Нравится?..

– Спрашиваешь!..

– Бери.

– Что?.. – не понял Троицкий.

– Если такие шахматы тебя устраивают, бери, – спокойно сказал Веня и, небрежно кивнув на картонную коробку, добави: – Вместо этого ширпотреба.

– Веня!.. Ты что?!.. – свистящим шёпотом стала протестовать Клара.

– Заткнись! – отрезал Веня.

– Ты что, совсем свихнулся?!.. – не унималась его подруга, но Генкин в её сторону даже головы не повернул.

– Ну, так как, Павел?.. Возьмёшь?..

Троицкий покачал головой.

– Не могу…

– Напрасно… Во-первых, я в шахматы не играю. Знаю только, что конь буквой "Г" ходит, и больше ничего. А во-вторых, если потребуется, я ещё один вариант сделаю… Так сказать, "авторскую копию". Так что бери, не ломайся… Ты не барышня.

– Прости, но такой дорогой подарок я принять не могу!..

– Почему?..

– Сказано, не возьму!..

– Прошлое забыть не хочешь?.. Понимаю… А ты вспомни христианскую заповедь: тебя по правой щеке ударили, непременно нужно подставить левую. Для равновесия, так сказать. А если думаешь, что своим отказом заставишь меня краснеть и мучится угрызениями совести, ошибаешься: совесть моя в абсолютном порядке, потому что я своё уже получил. Сполна… Сам видишь…

– Павлик!.. Это нужно взять!.. – схватив Павла за руку, горячо и взволнованно затараторила Циля. – Ты просто должен!.. Да, да!.. Именно должен!.. Зачем лишний раз обижать Венечку!.. Ну, и что тебе стоит?!.. Это такой пустяк!.. Мы никому не скажем, и кто это сделал… Честное слово!.. Ты тоже сидел, и тебе могли подарить за хорошее поведение!.. Ведь могли?!.. Могли?!.. Мы все тебя очень просим!.. Кларочка, скажите вы тоже, наконец!..

Но Клара в ответ только фыркнула и отвернулась.

Павел стоял, смотрел то на забавные фигурки, то на своего бывшего кумира и удивлялся, как в одном человеке может одновременно уместиться столько разных и противоречивых чувств. Ему было жалко этого старого переломанного еврея, и досадно от сознания ненужности этой нечаянной встречи, и горько оттого, что ничего уже нельзя изменить, и больно от утраты, и радостно от обретённого достоинства и… И ещё много-много чего испытывал Павел, глядя в глаза Вениамину Генкину. Только ненависти и злобы не было в его душе, не было желания отомстить, причинить боль… а лишь какое-то брезгливое равнодушие…

– Только одна закавыка, – Венька не выдержал и отвёл взгляд. – Шахматной доски нет, я её в лагере оставил…

– Совсем, как у меня! – почему-то обрадовалась Циля.

– Но можно картонку расчертить, а клеточки чёрной тушью покрасить…

– Ну, ты, Венечка, точь-в-точь наш директор!.. Он мне то же самое предложил! – восторгу Цили не было границ.

– Такие шахматы на картонку ставить не гоже, – непонятно кому, директору или Циле, возразил Троицкий, – их бы в музейную витрину, под стекло…

– Ну, так что?.. Берёшь? – с каким-то даже… вызовом спросил Веня.

– Беру, – вдруг резко и решительно согласился Павел. – Но, чур, я Петру открою, от кого эти шахматы получил. Согласен?..

– Они твои. Делай с ними, что хочешь.

Клара скорбно покачала головой.

– Вениамин!.. Ты, кажется, сошёл с ума!..

Потом счастливая Циля повесила на дверь магазина табличку "Санитарный день", подхватила брата под руку и повела домой, непрерывно тараторя и пытаясь заглянуть ему в глаза. За ними с поклажей в руках обречённо шествовала никому не нужная Клара. А Павел Троицкий ещё какое-то время простоял в нерешительности подле магазина, не зная, как действовать дальше. Дарить подарок, как есть, в холщовой тряпице?.. Или попытаться придать ему более цивильный вид?..

На его счастье, как раз напротив того места, где он стоял, на противоположной стороне улицы, чуть наискосок, находился магазин с красноречивым названием "Подарки".

"Зайду-ка я туда, – решил про себя Павел Петрович. – Какую-нибудь шкатулку куплю…

И вошёл в магазин.

Здесь покупателей тоже было, мягко говоря, немного. Лишь одинокий старик, прислонив палку к прилавку, внимательно разглядывал альбом для фотографий в толстом кожаном переплёте. Очевидно, жители Краснознаменска накануне прошедшего Нового года изрядно поистратились, и теперь до Дня советской армии, что приходится на двадцать третье февраля, ожидать наплыва покупателей не приходилось. Троицкий остановился неподалёку от старика и принялся внимательно изучать ассортимент товаров, разложенных на полках и в витрине прилавка. Честно сказать, глаз эти подарки не радовали.

Ватные бабы на заварочные чайники были все, как на заказ, с одним и тем же лицом, и выражение у этого лица было такое кислое, что создавалось впечатление, будто прежде, чем поместить их на магазинную полку, баб этих долго и упорно пытали на заводе-изготовителе. Два бюстика вождя мирового пролетариата, напротив, носили индивидуальные черты, но при этом были совершенно не похожи не только на оригинал, но даже друг на друга. Однако, несмотря на такоё вопиющее безобразие, сохраняли эдакую лукавинку в уголках прищуренных глаз и с оптимизмом смотрели в будущее. Чайный сервиз на шесть персон был фантастически, необыкновенно красив, но Василий Иванович Чапаев, несущийся на белом коне с обнажённой шашкой по наружной стороне чашки, и его боевая подруга Анка, строчившая из пулемёта на дне блюдечка, никак не располагали к тихому домашнему застолью, а вызывали душевный трепет. А многочисленные картины местных художников, висевшие по стенам и прославлявшие либо ударный труд строителей коммунизма, либо красоты родной природы были настолько унылы, что сразу становилось ясно: местные живописцы не любили ни своего народа, ни своей малой родины.

– Вам помочь? – спросила Павла Петровича молоденькая продавщица с пунцовыми щёками, небесно-голубыми глазами и толстенной светло-русой косой.

– Тут никто никому помочь не может, – с грустной улыбкой констатировал Троицкий и, кивнув в сторону ватных баб, спросил: – Вы способны придать их лицам менее зверское выражение?.. Или скажите мне откровенно: неужели кто-нибудь в Советском Союзе решится купить в подарок вот этот монументальный заводской пейзаж?..

– Представьте себе, один экземпляр купили, – сказала молоденькая продавщица и покраснела.

– Как?!.. – Троицкий был потрясён. – У вас была копия этого безобразия?!..

– Была, – кротко ответила девушка. Она чувствовала себя страшно виноватой, словно сама написала эту ужасную картину. – Нам с базы два экземпляра привезли… А перед самым Новым годом приехали с авторемонтного завода и купили… По безналичке…

– Нужно очень-очень не любить всё человечество, чтобы подложить кому-то одному из нашего рода такую свинью!.. Новогодний подарочек!.. Нечего сказать, от души!..

– Да они не про Новый год, а про какой-то юбилей говорили… – пыталась оправдаться девушка.

– Как фамилия этого, с позволения сказать, художника? – строго спросил её Павел Петрович.

– Верещагин-Суздальский, – краснея всё больше и больше, свистящим шёпотом пролепетала продавщица и стала подавать ему какие-то знаки. Но Троицкий не обратил на её ужимки никакого внимания.

– Час от часу не легче!.. – расхохотался Павел Петрович. – Уж не родственник ли он тому Верещагину, который "Апофеоз войны написал"?!.. Бездарный маляр и великий художник-баталист!.. Докатились!..

– А вы, молодой человек, не лишены чувства юмора, – приятный баритон прозвучал в магазине тихо и неожиданно. – Похвально… Весьма похвально!.. В наши дни интеллигент чаще всего норовит другого интеллигента сарказмом по башке шарахнуть, ежели дубины под рукой не окажется, а у вас такое здоровое чувство юмора. Такой редкостный такт!.. Завидую!.

Старик, казалось, говорил ласково, но сквозь тоненькие щёлочки век на Троицкого неприязненно смотрели остренькие тёмные глазки. Павел Петрович смутился:

– Простите, с кем имею честь?..

– Верещагин-Суздальский… Иннокентий Олегович, – церемонно представился старик и даже шаркнул ножкой. – Выпускник Петербургской академии художеств, а ныне бездарный маляр, с вашего позволения!..

В торговом зале магазина "Подарки" воцарилась небывалая тишина.

– А что касается до моего родства с великим автором "Апофеоза" Василием Васильевичем, то должен вас разочаровать, мы с ним однофамильцы… Не более того. Верещагин – весьма распространённая на Руси фамилия. В имении моего батюшки две деревеньки состояли из одних Верещагиных…

Да, давненько Троицкому не было так неловко… Так мучительно стыдно…

– А вторую часть своей фамилии, – не обращая на Павла никакого внимания, продолжил однофамилец, – я взял именно потому, что неприлично было бы выдавать себя за родственника великого живописца. Суздаль – родина моей матери.