Михаил Юрьевич Лермонтов. Тайны и загадки военной службы русского офицера и поэта - Николай Васильевич Лукьянович

притеснили. Чего мы не вытерпели при Шамиле! Мы меньше потеряли от русской картечи, чем от хищничества мюридов! Настоящее время нам представляется в виде пробуждения от страшного сна, в виде излечения от тяжкой болезни» [54]. Таких же взглядов придерживался и генерал русской армии аварец М. Алиханов. В 1890-е гг. в той же газете он называл время правления трех имамов эпохой «бедственной для края», а Шамиля характеризовал как воплощение «олицетворенного корыстолюбия». Он отмечал, что «скованные каким-то мистическим ужасом горцы превратились почти в безропотное стадо в руках Шамиля», который был всего лишь «случайным баловнем судьбы, не обладавшим ни ученостью первого имама, ни отвагою второго» [54].

Длительные и изматывающие боевые действия, сочетавшиеся с вполне мирными годами, способствовали тому, что солдаты и офицеры российских кавказских полков часто перенимали и образ жизни, и психологию своего противника. В этих условиях неприятель часто становился союзником и, наоборот, – племена и роды горцев, постоянно враждующие друг с другом, легко заключали союзы и перемирия с русским командованием, и так же легко их нарушали. В этих условиях понятие «мирного» и «немирного» горца было весьма относительным, переход на сторону противника не являлся изменой роду и большинством горцев морально не осуждался. Стремясь наладить отношения с русским командованием, они часто приносили присягу на верность Белому царю и после этого назывались «мирными», но эта присяга на самом деле их ни к чему не обязывала. Практически все «мирные» горцы поддерживали самые тесные отношения с «немирными» аулами и поэтому генерал Г. И. Филипсон в своих воспоминаниях писал, что мирные, «как известно, были хуже немирных». Это и понятно, они в любой момент могли нанести удар в спину. Л. Н. Толстой в молодости в 1850-х гг., будучи на Кавказе, еще застал там «мирные, но еще беспокойные аулы».

В качестве примера можно привести ставшую широко известной в России историю как «мирные» кабардинские князья выдали и передали Шамилю в 1836 году штабс-капитана генерального штаба Ф. Ф. фон Торнау, который был отправлен на разведку черноморского побережья Кавказа. Горцы потребовали тогда от русского командования за его освобождение баснословную сумму серебром или золотом. Больше двух лет длились переговоры, не имевшие результата, поскольку фон Торнау решительно отказался от условий выкупа, подтвердив репутацию стойкого русского офицера, готового пожертвовать собой, как он писал потом, – «для государственной пользы». Неудачные попытки побега только ухудшили его положение – больной, без теплой одежды, он находился в холодном сыром помещении, прикованный цепью к стене. И только ногайскому князю Тембулату Карамурзину удалось похитить пленника у кабардинцев в ноябре 1838 года и передать его русским.

Непонимание психологии и традиций кавказских народностей очень часто определяло неудачи и поражения русских войск и затягивало «усмирение» Кавказа. Так, например, командующий русскими войсками в Чечне в 1830-е гг. генерал-майор А. П. Пулло, постоянно доносил о ее неспокойном положении и под этим предлогом организовывал вооруженные экспедиции с целью грабежа, что не особенно и скрывалось. В 1839 году он приказал обезоружить всех чеченцев, что в условиях постоянных военных конфликтов внутри самих горских племен приравнивалось к бесчестию и привело к их восстанию в следующем году с последующим присоединением к имамату Шамиля.

Поражением закончилось и крупное столкновение русских в Аварии с наибом имама Шамиля Хаджи-Муратом, которого впоследствии в одноименной повести прославил Толстой. В январе 1841 года генерал И. М. Бакунин с отрядом в 470 человек осадил укрепленный пункт Цельмесу, где была резиденция Хаджи-Мурата, и бросился на штурм аула, во время которого был смертельно ранен.

Лермонтов М. 10. Нападение (Сцена из кавказской жизни).

Скрывшиеся в кустах всадники готовятся к нападению на повозку с женщиной-горянкой.

Этот эпизод нашел отражение в письме капитана А. К. Вранкена к отцу: «…Из всего этого дела видно, что о Бакунине нечего жалеть, он сам заварил кашу, которую не мог размешать. Вообще эти господа, приезжая из Петербурга, думают, что на Кавказе можно воевать по правилам тактики (которую они, впрочем, не знают), бросаются в огонь, не имея понятия об образе войны горцев, и ломают себе шеи. Впрочем, Бакунин храбрый и добрый генерал. Да послужит это уроком и для других, которые судят о Кавказе, сидя на мягких диванах в Петербурге» [55].

Безусловно, русское командование вынуждено было принимать определенные меры по изучению своего противника. Так, например, отдельным распоряжением от 15 апреля 1846 года главнокомандующий Кавказским корпусом и наместник Кавказа князь М. С. Воронцов предписывал своему адъютанту, гвардейскому поручику князю М. Б. Лобанову-Ростовскому приступить к исполнению обязанностей члена комиссии «по обозрению магометанских народов Кавказской области». «…Предлагаю Вам, – писал Воронцов в своей инструкции, – объехав магометанские народы, войти в подробности их быта, свойства и порядка отбывания повинностей, разборов по делам, порядка общественных их выборов, действия местных властей, народных и начальственных прав, нужд и недостатков». С его точки зрения это было необходимо для разработки предложений правительству по эффективному управлению этим неспокойным краем [56].

Но длительное время служившие здесь русские офицеры («старые кавказцы»), убедительный портрет одного из которых нарисовал Лермонтов в образе Максима Максимыча, прекрасно понимали местные условия. Они часто перенимали у своих противников не только методы ведения боевых действий, но в некоторых случаях и систему общественных отношений. «Кавказская война не есть война обыкновенная; Кавказское войско не есть войско, делающее кампанию. Это, скорее, воинственный народ, создаваемый Россией и противопоставляемый воинственным народам Кавказа для защиты России…», – так писал уже в 1855 году адъютант Воронцова князь Д. И. Святополк-Мирский, начавший службу на Кавказе с 16 лет юнкером.

Племянник шефа жандармов полковник К. К. Бенкендорф, который в 1845 году командовал батальоном Куринского егерского полка, в своих мемуарах описал весьма интересную историю, произошедшую на базаре в крепости Грозной. Там солдаты Апшеронского пехотного полка подрались с чеченцами из-за баранов, но прибежавшие рядовые Куринского полка бросились на помощь не русским солдатам, а горцам, объясняя свое поведение так: «Как нам не защищать чеченцев?! Они – наши братья, вот уж 20 лет как мы с ними деремся!» В данном случае «мы с ними» было двояким – солдаты то воевали против этих чеченцев, то вместе с ними воевали против других горских племен [57].

Эти нюансы приводили к тому, что военнослужащие местных полков привыкли осознавать себя, по сути, отдельным племенем, именуя себя «кавказцами», а части, недавно пришедшие из центральных губерний, называли с некоторым оттенком пренебрежения – «российскими». Собственно говоря, их таковыми воспринимали и горцы: известны случаи, когда они привозили одежду убитых казаков и