Михаил Юрьевич Лермонтов. Тайны и загадки военной службы русского офицера и поэта - Николай Васильевич Лукьянович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Его новое отношение к дезертирам весьма обеспокоила русское командование. Именно поэтому в январе 1842 года начальник левого фланга Кавказской линии генерал-лейтенант М. М. Ольшевский, поляк по происхождению, докладывал начальству об изменении политики Шамиля и предупреждал, что последствия этого могут быть самыми неблагоприятными для кавказского корпуса. Он указывал, что ранее «дурное обращение чеченцев с нашими военными дезертирами удерживало многих неблагонадежных солдат и в особенности поляков от побегов, но если теперь они узнают, что Шамиль дает свободу дезертирам, то я боюсь, что побеги увеличатся» [65].
Такая политика Шамиля, скорее всего, диктовалась Турцией, генералиссимусом которой он стал, как об этом писали в западной прессе, по решению султана. Турция, в свою очередь, покровительствовала полякам, боровшимся с Россией – так во время Крымской войны они создавали на ее территории свои вооруженные формирования. Бывший министр иностранных дел Российской империи (1804–1806 гг.) при Александре I, а в период польского восстания 1830 года глава национального правительства – князь А. Чарторыйский считал необходимым «превращение Кавказа в плацдарм и поставщика людских сил для крупной военной экспедиции вглубь России…». В результате такого вторжения, по его мнению, должно образоваться независимое польское государство в границах 1772 года, в которое должны быть включены также и территории черноморских и донских казаков. На Кавказе, по его плану, предполагалось создать три государства: Грузию, Армению и Федерацию мусульманских народов под протекторатом Османской империи. И это были не просто фантазии – князь Чарторыйский в эмиграции поддерживал тесные отношения с руководителями и политическими деятелями многих европейских государств и его точка зрения часто находила поддержку в широких кругах антироссийски настроенной западной элиты и общества [66].
Поскольку на Кавказе было много ссыльных поляков, иногда занимавших высокие государственные должности, то их контакты с горцами представляли серьезную угрозу стабильности в этом регионе империи. Русский публицист конца XIX века В. Л. Величко характеризовал данную ситуацию следующим образом: «На Кавказ разновременно было вызвано или принято на службу довольно много поляков, не примирившихся с русской государственностью и не останавливавшихся перед самыми иезуитскими средствами, чтобы вредить русскому делу» [66].
На пике численности количество русских дезертиров в имамате Шамиля (под русскими имеются в виду представители всех народов Российской империи) доходило до четырех сотен – речь идет именно о перебежчиках и пленных, согласившихся воевать на стороне противника. Естественно, что их всех стремились повязать кровью, и когда Шамиль весной 1845 года приказал расстрелять картечью в ауле Дарго 37 пленных русских офицеров и солдат, то у орудий поставили именно дезертиров. Горцы называли их – «свои русские». Те же, кто был пленен в бою и не шел на сотрудничество с врагом, оставались на положении рабов или живого товара для выкупа и обмена [67].
Осложняло ситуацию в кавказском корпусе также и то обстоятельство, что в нем существовал острый антагонизм между кавказскими офицерами и офицерами, прикомандированными из других областей России и, особенно, из гвардейских полков. В упоминавшемся уже выше романе Е. Хамар-Дабанова «Проделки на Кавказе» один из таких «гастролеров» утешает другого, опасающегося, как бы им не уменьшили наград, к которым их представило благосклонное начальство: «Как это можно! Уменьшат награды лишь фронтовых офицеров. И в самом деле, на что им так много получать? Для них все хорошо».
Старый кавказец, как вспоминал генерал М. А. Ливенцов, рассказывая о предстоящей экспедиции, жаловался: «Скоро, вот, понаедут к нам целые легионы гвардионцев, человек шестьдесят прискачет, наверно… шестьдесят наград отнимутся у наших многотерпцев-строевиков для украшения этих «украсителей» модных салонов» [68, с. 698].
Из центральной России офицеры уезжали на Кавказ по разным мотивам: из-за стремления сделать карьеру, по причине служебных проблем, в конце концов, из-за несчастной любви и т. д. и т. п. Генерал-лейтенант Д. Г. Колокольцев, служивший на Кавказе с 1831 по 1846 гг., писал: «Странное дело, что такая за страна был тогда Кавказ! Всякий, кто только начинал ощущать невзгоду в жизни, спешил на Кавказ; тот, кто безнадежно влюбился, летел на Кавказ; тот, кто в Петербурге, бывало, наделает каких-либо глупостей, избирает местом жительства все тот же Кавказ» [18]. Попасть на Кавказ стремились многие гвардейские офицеры – служба там позволяла быстро сделать карьеру и многие даже не скрывали этого как, например, Мартынов – будущий убийца Лермонтова. Это обстоятельство подчеркивал в своих воспоминаниях полковник К. К. Бенкендорф: «Наградные дела породили на Кавказе тот особый сорт людей, которых честные люди окрестили прозвищем «штабных крыс»».
Кроме добровольно прикомандированных гвардейских и армейских офицеров на Кавказе было много военных, переведенных или разжалованных за различные нарушения или «шалости». Для того чтобы вернуть чины (многие были разжалованы в рядовые до выслуги), им нужно было отличиться в бою, и это тоже подталкивало армию на активные боевые действия.
С 1829 года в Отдельный кавказский корпус стали прибывать в качестве рядовых солдат декабристы из Сибири: с 1829 по 1840 гг. было переведено 20 человек. Последним из декабристов в 1848 году в Кубанский егерский полк прибыл солдатом 46-летний А. Н. Сутгоф – бывший поручик лейб-гвардии Гренадерского полка. В целом в рядах этого корпуса числилось около 100 разжалованных офицеров-декабристов, при этом пятая часть из них (21 чел.) не дожила до выхода в отставку, погибнув в сражениях и в дальних экспедициях.
Не лучше была судьба и обычных кавказских офицеров. Дружеские и общественные связи, которые установились на Кавказе, трудность и дороговизна сообщений с Россией, часто лишали кавказского офицера даже гипотетической возможности посещать те места, где он родился и где жили его родные. Хроническое безденежье, тяжелые условия службы приводили к тому, что они чаще всего оставались до конца своих дней холостяками. Эту особенность быта кавказских офицеров отметил Лермонтов в очерке «Кавказец»: «Он женится редко, а если судьба и обременит его супругой, то он старается перейти в гарнизон и кончает дни свои в какой-нибудь крепости, где жена предохраняет его от гибельной для русского человека привычки», то есть от пьянства. Таким образом, на холостяцкую жизнь обычных офицеров обрекали неустроенность кавказской жизни и плохая материальная обеспеченность. Декабрист Н. И. Лорер вспоминал «грустную, но обыкновенную у нас на Руси повесть» о семейном старике офицере, дошедшем до «вопиющей нищеты». Известный кавказский офицер Н. П. Колюбакин писал своему боевому товарищу И. Ф. Хлопову о том, как офицерам, для того чтобы содержать свои многодетные семьи, приходилось прибегать к
