Михаил Юрьевич Лермонтов. Тайны и загадки военной службы русского офицера и поэта - Николай Васильевич Лукьянович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Происходящая таким образом своеобразная «варваризация» действующей армии имела своим следствием, что многие русские офицеры отмечали соперничество и даже вражду «кавказских» и «российских» частей. Доходило до того, что «кавказцы» не считали обязательным оказывать поддержку «российским» войскам, когда те попадали в трудное положение в боях с горцами. В то же время, между собой части «кавказцев» поддерживали тесные отношения, именуя сослуживцев на кавказский манер «кунаками», – выручка «кунаков» в бою считалась святым делом.
Практически все современники писали, что длительно воевавшие на Кавказе войска по форме, вооружению, быту и тактике резко отличались от остальных частей русской армии. Специфика кавказской войны изменила и отношения между солдатами и офицерами, она требовала большей самостоятельности и инициативности от каждого военнослужащего. Возник и свой сленг, отличный от общеармейского жаргона, в котором было много слов из кавказских языков.
Кроме того, в условиях хронического недофинансирования кавказские полки старались вести собственное хозяйство – при отдельных полках, батальонах и ротах существовали свои «артельные» стада овец и лошадей, «артельные» хлебные поля и т. п. и это обстоятельство еще больше превращало кавказские полки в своеобразные отдельные «племена». Поэтому многие предписания и регламенты, обязательные в остальной русской армии, а тем более в гвардии, в условиях кавказской войны не соблюдались. «Нас, гвардейских офицеров, с первого взгляда поражали в кавказских войсках видимая распущенность, неряшество в одежде, даже казавшееся отсутствие дисциплины и точного отправления службы, – писал будущий военный министр Д. А. Милютин. – Но вместе с тем не могли мы не подметить во взгляде каждого солдата какой-то отваги и самоуверенности, чего-то особого, отличавшего эти войска от всех других. Видимо, это были войска боевые, а не парадные».
Что касается военной формы, то по традиции, идущей от Ермолова, здесь наблюдалось ее полное разнообразие. Генерал Г. И. Филипсон писал, что кивера в войсках никто не надевал, а вместо форменной шпаги или сабли офицеры носили черкесскую шашку через плечо. «Кавказские войска, – указывает он, – имели очень своеобразное и отчасти смутное понятие о форме» [58], что, впрочем, вполне объяснимо. Как справедливо указывает Лапин в «Истории Кавказской войны»: «Представляете себе эти кивера с султанами – такими перьями над головным убором? Как в этих шапках карабкаться в горы, ходить по лесам? Никуда не годились и ранцы, которые были приняты для ношения припасов и всего необходимого солдату». Военную форму, принятую в русской армии, обычно хранили только для парадов и смотров. С этим вынужден был считаться и сам Николай I. Когда в 1837 году во время своего посещения Кавказа он производил смотры, «ему, привыкшему во всем к педантической точности, на каждом шагу бросались в глаза отступления от принятых форм и правил…» [59, с. 83].
Декабрист А. П. Беляев, служивший рядовым на Кавказе в 1840 году, отмечал, что это подражание горским народам в военной одежде было обусловлено вполне объективными обстоятельствами, – она в большей степени соответствовала местным условиям. «Нет ничего живописнее казака или горца (так как отличить одного от другого незнающему трудно) на своем лихом коне…. Мчится он, обыкновенно пригнувшись к шее лошади, на которой сидит так же свободно и покойно, как бы сидел на мягком диване» [60, с. 374–375].
Это описание объясняет отмеченное Лермонтовым пристрастие героя его романа Печорина к горскому костюму, наиболее пригодному в горной местности. Взяв за образец кабардинцев, Печорин просто следовал общепринятому мнению. Представители этого народа, как отмечал полковник А. Л. Зиссерман, считались «в некотором роде кавказскими французами, именно они диктовали на Кавказе моду на платье, на вооружение, на седловку, на манеру джигитовки» [61, с. 382]. Это увлечение военной одеждой горских народностей было повальным и одежда горцев, – констатирует генерал Филипсон, – «была в большой моде у всех русских». Многие офицеры, особенно приезжие, часто одевали этот костюм. Кроме этого, «черкесское оружие носили всегда и все офицеры». Безусловно, это подражание обуславливалось еще и тем, что, по мнению многих офицеров, в частности фон Торнау, горцы были прекрасными кавалеристами. «Одежда черкеса, начиная от мохнатой бараньей шапки до ноговиц, равно как и вооружение, приспособлена как нельзя лучше к конной драке» [62]. Молодецким видом кабардинцев восхищается и лермонтовский «кавказец».
Из кавказских боевых отрядов особую опасность для русской армии представляли абреки – на Северном Кавказе и в Дагестане это были горцы, по каким-либо причинам скрывавшиеся от своего народа и вынужденные заниматься набегами. Абреком именовался «отчаянный горец, давший срочный обет или зарок не щадить головы своей и драться неистово; также беглец, приставший для грабежа к первой шайке» [63, с. 2]. Адыгейский писатель Ю. Кази-Бек (Ахметуков) объяснял: «Абреком назывался тот джигит, который дал клятву не сидеть дома и делать как можно больше вреда предмету своей мести» [64, с. 185]. Во время кавказской войны отряды абреков прорывались через границу к русских поселениям и, проявляя крайнюю жестокость, жгли дома, угоняли скот и лошадей, убивали любого встречного, захватывали детей и женщин. «Для десяти или двадцати абреков ничего не значило в долгую осеннюю ночь переправиться тайком через Кубань, проскакать за Ставрополь, напасть там на деревню или на проезжающих и, перед рассветом, вернуться с добычей за реку». Казаки, в свою очередь, одетые и вооруженные как горцы и хорошо знающие их тактику, столкнувшись с ними, истребляли их до последнего человека. В отрядах абреков были разные люди, но чаще всего такие набеги совершались ими с чисто корыстными целями. Так, в 1830-е гг. они часто нападали на кубанские станицы, поскольку «дали обет, пока живы, мстить русским», но за этим благовидным предлогом часто скрывался обыкновенный разбой [62].
Особую опасность для русского командования представляли также свои дезертиры и перебежчики. Вначале их было немного, так как перебежавших к ним солдат горцы превращали в рабов, а самых молодых и здоровых продавали в Турцию. В 1837 году Дж. А. Лонгворт доносил в Лондон, что у черкесских племен насчитывается несколько сотен рабов-поляков из дезертиров и средняя цена такого раба составляла 4 ливра за голову (примерно 25 рублей серебром, то есть в три-четыре раза дешевле средней цены на русского крепостного тех лет). Но уже в 1830-е гг. имам Шамиль постепенно начал отказываться от такой практики
