Михаил Юрьевич Лермонтов. Тайны и загадки военной службы русского офицера и поэта - Николай Васильевич Лукьянович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эти противоречия внутри действующей армии приводили к тому, что стратегия покорения или умиротворения Кавказа в Российской империи колебалась между двумя крайностями. Одно направление этой стратегии, которого придерживалась достаточно влиятельная часть российского правящего класса, предполагало возможным ведение войны на полное уничтожение восставших народностей, подобно тому, как это делали европейские государства на колонизируемых территориях.
Наиболее яркую иллюстрацию такого подхода оставил в своей поэме «Герзель-аул» убийца Лермонтова Мартынов:
…На всем пути, где мы проходим,
Пылают сакли беглецов:
Застанем скот – его уводим,
Пожива есть для казаков,
Поля засеянные топчем,
Уничтожаем все у них
И об одном лишь только ропщем:
Не доберешься до самих…
На них ходили мы облавой:
Сперва оцепим весь аул,
А там, меж делом и забавой,
Изрубим ночью караул.
Когда ж проснутся сибариты,
Подпустим красных петухов;
Трещат столетние ракиты
И дым до самых облаков;
На смерть тогда идут сражаться,
Пощады нет… Изнемогли,
Приходят женщины сдаваться,
Мужчины, смотришь, все легли…»
Удивительно, что эти сцены и эти бездарные строки некоторые наши современники пытаются объявить вполне «созвучными солдатскому фольклору» [69].
Да, кавказская война порождала жестокости с обеих сторон, но воспевать их это уж слишком – в русской армии никогда таких традиций не было. Более того – за них сурово наказывали. Впрочем, очень часто российская власть поступала по отношению к своим солдатам и офицерам гораздо хуже, чем к противнику В «Записках из мертвого дома» Достоевским упоминается бывший офицер, которого приговорили к смертной казни, замененной потом длительным заключением, за то, что он расстрелял одного из горских князей, который сжег русскую крепость. При всем желании таких примеров в колониальных войнах европейских государств найти невозможно.
Рубо Ф. Штурм аула Гимры в 1832 году. 1891 год.
Иногда на Кавказской войне происходили и просто вопиющие случаи. Так в 1855 году двумя казаками станицы Урупской была продана горцам казачка этой станицы Марья Зеленская. Женщина пробыла в плену 12 лет и только после окончания боевых действий на Северном Кавказе смогла вернуться в родную станицу. Как оказалось, ее продал свекор по уговору с другими казаками, поскольку, как она заявила потом по возращению из плена, он «подбивался ко мне, чтобы я с ним жила, на что я не согласилась» [70].
Рубо Ф. Казаки у горной речки. 1898 год.
Как показывают материалы дела, эти казаки получили за женщину желтую черкеску, пистолет и шаровары. Что касается приставаний свекра, то это так называемое «снохачество» было достаточно распространенным явлением среди казаков.
В конечном счете стремление некоторых высших сановников империи решить кавказскую проблему чисто европейским способом, то есть путем ничем не ограниченного насилия, при все их желании не могло быть реализовано. Понимая, что силовым путем умиротворения Кавказа не достигнуть, многие представители российской правящей элиты попытались ее решить традиционным русским образом – включить эти территории в состав империи на правах автономных и вассальных областей. При этом верхнему социальному слою гарантировались права дворянства со всеми вытекающими отсюда последствиями. Трагическая судьба старшего сына имама Шамиля поручика лейб-гвардии Уланского полка Джамалуддина Шамиля, является ярким примером, что такой путь был вполне возможен. Он в 1839 году в возрасте 9 лет был выдан русскому командованию в качестве заложника (аманата) и, возвратившись к отцу, уговаривал его прекратить войну с Россией. Вероятно, применение такой стратегии позволило бы достаточно быстро достичь целей войны, если бы в ее бесконечном продолжении не были заинтересованы внешние силы и их, если говорить современным языком, «агенты влияния» в Петербурге.
Как следствие реальная политика империи в отношении Кавказа колебалась между двумя этими крайностями. В значительной степени способствовала окончательному покорению этого края не столько стратегия русских войск, сколько внутренняя политика имама Шамиля, предоставившего своим ставленникам (наибам), как уже указывалось выше, неограниченную власть в отдельных районах Кавказа. После Крымской войны прекращение финансовой помощи со стороны Османской империи и Великобритании, упадок работорговли привели приближенных имама к мысли, что лучше покориться русским за определенную мзду. Как справедливо указывает Ш. М. Казиев, «золотые ослы» князя Барятинского делали то, чего не могли сделать целые армии. Наибы и даже родственники предавали Шамиля, ворота крепостей легко открывались, а «колеблющиеся отрекались от имама, не успев пересчитать сребреники». Книга сподвижника последнего имама Гаджи-Али «Сказание очевидца о Шамиле» заканчивается словами: «Власть Шамиля была уничтожена коварством и изменой наибов и его приближенных, русским войском и золотом». Он приводит слова главнокомандующего кавказской армией князя Барятинского, что Шамиль ездит с палачом, а он с казначеем. В сущности, такой стратегии всегда придерживались англичане. Русский историк М. П. Погодин в 1827 году утверждал, что главным рычагом их политики являются деньги, – иногда они средство, иногда и цель.
Необходимо отметить, что император Александр II поступил по отношению к Кавказу достаточно дальновидно – он сохранил на начальном этапе традиционную систему отношений среди горских народностей. Подобный рациональный подход доминировал на Кавказе вплоть до 1917 года. В частности, наместник Кавказского края (1905–1915) граф И. И. Воронцов-Дашков был категорическим противником «управления Кавказом из центра, на основании общих формул, без напряженного внимания к нуждам и потребностям местного населения, разнообразного по вероисповеданиям, по племенному составу и по политическому прошлому». Эти местные особенности, по его мнению, нельзя было игнорировать, «насильно подгоняя их под общеимперские рамки…».
Лермонтов, безусловно, хорошо знал и понимал ситуацию на Кавказе. Рассказы о набегах, сражениях и схватках с горцами, о нападениях, подстерегавших русских солдат и офицеров он слышал еще в детстве, когда был гостем в имении своих родственников Хастатовых на границе Чечни.
Великий поэт прекрасно знал и понимал также традиции и обычаи горских народностей. В поэме «Измаил-Бей» он писал:
…И дики тех ущелий племена,
Им бог – свобода, их закон – война,
Они растут среди разбоев тайных,
Жестоких дел и дел необычайных;
