Русский диссонанс. От Топорова и Уэльбека до Робины Куртин: беседы и прочтения, эссе, статьи, рецензии, интервью-рокировки, фишки - Наталья Федоровна Рубанова

NON-FICTION, том третий (на самом деле, пьесы, эссе и рецензии): вот тут некая аналитика будет уместна. Противоречивая фигура поэта, переводчика и издателя в одном лице сама собой напрашивается на «разбор полетов». Его полярные вкусы воодушевляют и раздражают одномоментно: с одной стороны, он печатает в «Ультра. Культуре» книгу блистательного Тимоти Лири «Искушение будущим» (в серии «Жизнь Запрещенных Людей») – но издает также и «Пароход „Иосиф Бродский“» советско-имперского Проханова (о котором Виктор Топоров, кстати, отзовется неожиданно: «Так описывать современную действительность нельзя. Но по-другому – нельзя тем более»). Публикует роман прозаика Андрея Бычкова «Дипендра» с предисловием Юрия Мамлеева. Печатает книгу стихов и прозы Алины Витухновской «Чёрная Икона Русской Литературы». На его полке писатель Брет Истон Эллис и музыкант-литератор Ник Кейв уживаются с команданте Кубинской революции Че Геварой и камбоджийским диктатором Пол Потом, а знаменитый британский предприниматель, торговец марихуаной и гашишем Денис Ховард – с экс-председателем партии нацболов Эдуардом Лимоновым… гремучая смесь, которая не могла не привлечь внимания как «органов», так и не оттолкнуть продавцов. На первых порах у издательства были проблемы с дистрибьюторами – книжные магазины и оптовики не хотели брать на реализацию книги, казавшиеся им опасными. В интервью 2004 года жизнерадостный пессимист Кормильцев (первое определение – в силу его привычки радоваться жизни, второе – по причине того, что человек, как он заметил, все-таки смертен) заявил: «Я – издатель, что хуже всего. Это сплошное самопожертвование и никаких удовольствий. Уже два года я являюсь главным редактором издательства „Ультра. Культура“. Если бы я заранее знал, что будет такой кошмар, десять раз бы подумал, приниматься за это дело или нет». Лукавил ли он? Едва ли будет лукавить человек, говорящий правду в глаза – например, такую: «Интеллигентов с детства ненавижу, а русских интеллигентов – особенно. Хотя интеллигенты по существу только в России и существуют… Ненавижу за трусость. За отсутствие корпоративного мышления. За отсутствие желания защищать свои интересы…». Он имел право на эти слова, ибо всю жизнь чувствовал себя участником некоей борьбы, борьбы «некультурной», ведь в его терминологии культура (мертвое) противопоставлена искусству (живому). Он справедливо считал свободу конечной целью борьбы и преодоления человеческого в человеке (речь исключительно о новом этапе развития нашего вида). Он говорил, что печатать тексты других людей – значит высказывать свое отношение к происходящему через них: он создавал некую Мета Книгу, раскрывающую свой собственный противоречивый внутренний мир. Его интересовали тексты, строящиеся на неприятии, отрицании окружающей действительности – и тексты эти призывали менять ее и, разумеется, себя: «Мы ищем тех авторов, которые отображают конфликт с данной нам в ощущение действительностью и тем самым пытаются заглянуть под поверхность вещей».

Заглянуть под поверхность вещей!.. Он, экс-биохимик, ощущал связь между поэзией, химией и магией – он имел право так сказать, он чувствовал эти слова изнутри. Ну а «им, сидящим на другой стороне холма», напоминал: «Проблема нашего времени не в том, что люди стали делать больше гадостей, чем когда-либо, а в том, что многие разучились отличать гадость от негадости». Упс, в зрелом возрасте он решает креститься и принимает православие, по недомыслию считая буддизм «главным объектом внутренней философской критики»[42], а перед уходом из этого тела, по разным источникам, принимает ислам, словно не желая понимать, что ни один Христос VS Аллах не спасет его, ну а буддийские тезисы – не более чем наука о об управлении умом, если подходить к ним «утилитарно».

Он написал несколько текстов, взорвавших мозг нескольких поколений. Да, он просто написал когда-то: «В комнате с белым потолком с правом на надежду…». Человек-Эпоха, «сделавший» эту эпоху – канувший в нее же с обратной стороны Леты.

Август 2018

Андрей Бычков[43]

«Увы, от человечества может и не остаться ничего!»

«Не спать!! Стоять на одной ноге!! Стоять на большом пальце!!»

Он не столь даже писатель, сколь колдующий над текстом алхимик, чьи сочинения могут обольстить, втереться в доверие: потом окажется, что они впитались в сознание и изменили его с помощью секретных препаратов… О нем писали: «Он не повторяет ни сюжетов, ни приемов. Он как идеальный преступник – всегда изобретает что-нибудь новое, будь то орудие убийства или художественный образ»[44]. Книги Андрея Бычкова ценили Юрий Мамлеев и Виктор Топоров: «Его проза обаятельна, – замечал петербургский критик, – это, пожалуй, главное ее, хотя и трудно определимое достоинство. К тому же, это „проза двойного назначения“: ее можно читать и „для постмодернизма“, и „для души“»… Аз-Бычков, Буки-Бычков, Веди-Бычков, Глаголь-Бычков, Добро-Бычков: об алхимической практике не в поте пишущего/пашущего ремесленничка, коим можно остаться, даже получив все местечковые литпремии, ремесленничка, строчащего пулеметные очереди из книжек-убийц в серийных обложках, но писателя, не понаслышке знакомого с иным рвением, «дуновением вдохновения», – диптих одного камертона.

Наталья Рубанова: Как физик – точнее, кандидат физико-математических наук, чья диссертация называлась «Поверхностные гипер'ядерные состояния», – стал так называемым лириком? Когда пришло понимание, что необходим транзишен и как жилось после смены профгендера? «Так называемый лирик» – ну потому что ты не лирик, конечно, а вот кто – с этого места поподробнее: в послесловии к «Ловцу» Виктор Топоров назвал тебя аж «новым русским Нарциссом».

Андрей Бычков: Чем точнее мы определяем себя, тем меньше о себе знаем. Человек сегодня, как учат философы, – некая множественность. И надо легче к этому относиться. Не бояться быть разным. Рискнуть отдаться новым соблазнам. В какой-то момент я почувствовал себя словно бы запертым в своей судьбе, и нашел силы бросить самому себе вызов… Не уверен, что стоит называть меня «новым русским Нарциссом». Хотя с Нарциссом связан один важный аспект: Топоров заинтересовался образом. А в образах всегда свободы больше. Знание о себе закрепощает.

Н. Р.: Юрий Мамлеев в предисловии к изданному Ильей Кормильцевым в «Ультра. Культуре» роману «Дипендра» обозначил суть твоей писательской практики виньеткой «живое и мистическое»: что-то вроде двух тропинок, по которым можно идти одновременно… это как чакры, вращающиеся сразу во всех направлениях, да? Одномерность одноклеточной «прозы», пригретой на увядшей груди определенных издательств, вынесена за скобки. О магическом реализме речь, и к дедке не ходи, – и все же, куда бы пошел именно ты, если представить тебя в роли Алеши Поповича: разбогатеть (стать правым), жениться (стать левым) или совершить осознанный переход, исчезнуть для всего трехмерного (стать Прямоходящим: пойти прямо…). Это не стеб: это русская, как бы помягче, литература… Твоя фигура в ней – какова?

А. Б.: Достоевский