Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Под круглою Таврическою крышей
Восстали рядом Ник и Милюков.
Но вот наконец приходит настоящий день. Совершается Февральская революция.
Гиппиус приветствует ее приход пламенно-дубовыми виршами, написанными 8 марта:
Пойдем на весенние улицы,
Пойдем в золотую метель.
Там солнце со снегом целуется
И льет огнерадостный хмель.
По ветру, под белыми пчелами,
Взлетает пылающий стяг.
Цвети меж домами веселыми,
Наш гордый, наш мартовский мак!
В окаянные Февральские дни квартира Мережковским становится крупным центром политической жизни. Керенский проводит здесь больше времени, чем в своем рабочем кабинете. Борис Савинков – бывший террорист, а теперь «управляющий военным ведомством» во Временном правительстве – из квартиры Мережковских не вылезает. Конечно же, Керенский и Савинков нуждались в поддержке Мережковских! Авторитет супружеской четы в русском «передовом» обществе (в первую очередь, моральный авторитет), интеллектуальная мощь, искренняя преданность идеалам революции служили солидной подпоркой для этих временщиков, на головы которых свалилась власть над страной и которые не представляли совершенно, что им с нею делать…
Да просто они чувствовали (такие вещи нельзя не чувствовать), что Гиппиус гораздо умнее и намного взрослее, чем оба они вместе взятые. Вот они и бегали за ней, цеплялись за нее, как цепляются малые дети за мамкину юбку.
В своих дневниках Гиппиус смотрит на Керенского сверху вниз (а как иначе?), но этот человек до поры до времени симпатичен ей.
7 марта Зинаида Гиппиус пишет, что Советы рабочих и солдатских депутатов издают свои приказы: «их только и слушаются».
«В Кронштадте и Гельсингфорсе убито до 200 офицеров <…>. Адм. Непенин телеграфировал: “Балтийский флот, как боевая единица, не существует. Пришлите комиссаров”.
Поехали депутаты. Когда они выходили с вокзала, а Непенин шел им навстречу, – ему всадили в спину нож.
Здесь, между “двумя берегами”, правительственным и “советским”, нет не только координации действий (разве для далекого и грубого взгляда), но и контакта.
<…>
Керенский – сейчас единственный ни на одном из “двух берегов”, а там, где быть надлежит: с русской революцией. Единственный. Один. Но это страшно, что один. Он гениальный интуит, однако не “всеобъемлющая” личность: одному же вообще никому сейчас быть нельзя. А что на верной точке только один – прямо страшно.
Или будут многие и все больше, – или и Керенский сковырнется».
Запись от 14 марта.
«Часов около шести нынче приехал Керенский. Мы с ним все неудержимо расцеловались.
Он, конечно, немного сумасшедший. Но пафотически-бодрый. Просил Дмитрия написать брошюру о декабристах (Сытин обещает распространить ее в миллионе экземпляров), чтобы, напомнив о первых революционерах-офицерах, – смягчить трения в войсках».
25 марта.
«Вчера поздно, когда все уже спали и я сидела одна, – звонок телефона. Подхожу – Керенский. Просит: “Нельзя ли, чтобы кто-нибудь из вас пришел завтра утром ко мне в министерство… Вы, З. Н., я знаю, встаете поздно…”
“<…> Попрошу Дм. Серг-ча прийти, непременно…” – подхватываю я.
<…>
К сожалению, Дмитрий вернулся от Керенского какой-то растерянный и без толку, путем ничего не рассказал. Говорит, что Керенский в смятении, с умом за разумом, согласен, что правительственная декларация необходима. Однако не согласен с манифестом 14 марта (речь идет об обращении Петроградского Совета к «народам мира», призывавшим к немедленному прекращении войны и завершавшимся словами «пролетарии всех стран, объединяйтесь». – Н. К.), ибо там есть предавание западной демократии.
<…>
Дмитрий, конечно, сел на своего «грядущего» Ленина, принялся им Керенского вовсю пугать! Говорит, что и Керенский от Ленина тоже в панике, бегал по кабинету <…>, хватался за виски: “Нет, нет, мне придется уйти”.
Рассказ бестолковый, но, кажется, и свидание было бестолковое. Хотя я все-таки очень жалею, что не пошла с Дмитрием».
Не справлялись дети без мамки…
Запись от 20 мая. «Керенский военный министр. Пока что он – действует отлично. Не совсем так, как я себе рисовала, отчетливых действий “обеими руками” я не вижу (может быть, отсюда не вижу?), но говорит он о войне прекрасно.
<…> Керенский – настоящий человек на настоящем месте».
Постепенно тучи сгущаются. Запись от 9 августа. «Что же сталось с Керенским? По рассказам близких – он неузнаваем и невменяем. Идея Савинкова такова: настоятельно нужно, чтобы явилась, наконец, действительная власть, вполне осуществимая в обстановке сегодняшнего дня при такой комбинации: Керенский остается во главе (это непременно), его ближайшие помощники-сотрудники – Корнилов и Борис (Савинков. – Н. К.). Корнилов – это значит опора войск, защита России, реальное возрождение армии. Керенский и Савинков – защита свободы».
Уже по этой «комбинации» видно, что Керенский является в ней третьим лишним. Савинков и без него сможет вполне «защитить свободу».
26 августа все комбинации рушатся. Происходит т. н. «корниловский мятеж», который на деле был вполне удавшейся попыткой Керенского отстранить Л. Г. Корнилова от военного руководства.
Причина неприязни Керенского к Лавру Георгиевичу понятна. У этих людей была ментальная несовместимость.
В записи от 9 августа Гиппиус подробно ее раскрывает: «Корнилов – честный и прямой солдат. Он, главным образом, хочет спасти Россию. Если для этого пришлось бы заплатить свободой, он заплатил бы, не задумываясь. <…> Россия для него первое, свобода – второе». Для Керенского же «свобода, революция – первое, Россия – второе».
И вот Керенский отстраняет от власти Корнилова, выдумав несуществующий в природе «корниловский мятеж». Защищает тем самым «свободу, революцию» от возможных в будущем («после очередных разгромов» на германском фронте, например) посягательств Корнилова на эти святыни…
И не приходило ведь в голову «военному министру», что, удаляя Корнилова, он удаляет последний стержень, хоть как-то скрепляющий русскую армию, в шесть революционных месяцев наполовину уже разложившуюся. Что теперь армия разбежится окончательно, что теперь последним препятствием между властью над Россией и рвущимися к власти над Россией большевиками остается Керенский – сумбурный человек, единственной опцией которого является умение говорить красиво!
Гиппиус ясно сознает 26 августа, что этого человека необходимо убрать. Иначе все погибло – и свобода, и революция, и Россия. Корнилов будет «возрождать армию», Савинков будет «защищать свободу», Керенский будет лежать в земле. Других комбинаций просто-напросто не существует.
С этой ясной мыслью Зинаида Николаевна обращается к ближнему своему окружению – и слышит в ответ: «Свергать! А кого же на его место? Об этом надо раньше подумать».
Ошарашенная тупостью своих сподвижников, Гиппиус только и может вымолвить в ответ: «Однако эдак и Николая нельзя было свергать. Да всякий лучше теперь. Если выбор, – с Керенским или без Керенского валиться в яму
