Серый ангел - Валерий Иванович Елманов

лейб-хирург, то есть по специфике своей деятельности сторонник энергичных мер. Что такое разумный риск он прекрасно понимает. Если вдумчиво потолковать с ним, продемонстрировав для вящей убедительности свои собственные возможности, думается, санкцию он даст.

Сергей Петрович её действительно дал, хотя и не сразу. Но к тому времени благодаря стараниями Лаймы было подготовлено полтора десятка людей, прошедших отбор и имеющих не просто первую группу крови, но и, судя по негативной реакции на отдельные переливания, отрицательный резус.

Разумеется, Лайма всё равно до жути боялась, но деваться было некуда – когда появится исчезнувший Голицын бог весть, а меры требовалось принимать безотлагательно. Однако страхи оказались напрасными. Всё прошло благополучно и положительный результат не замедлил сказаться.

Правда, эффект от переливания оказался куда меньше ожидаемого. Первоначально была надежда на то, что усилия Голицына теперь вовсе не понадобятся, но оказалось – ничего подобного. Да, Алексею полегчало, но не шибко. Во всяком случае, вмешательство подоспевшего на третий день Виталия царское выздоровление ускорило в разы. Самому же Голицыну, хотя вроде и вовремя остановился, изрядно поплохело, и Боткин немедленно отправил его в постель, наказав отлёживаться аж трое суток.

Правда, скучать не довелось. Да и в одиночестве он, можно сказать, почти не был: всё время кто-то навещал, начиная с сестёр императора. И на сей раз даже сдержанная Ольга Николаевна с чопорной Татьяной Николаевной держались совсем иначе. Теперь они себя вели с ним, можно сказать, словно с близким родственником. Притом горячо любимым.

Про младших и говорить нечего, особенно про Марию. Если б ей позволили, она вообще бы не отходила от его постели ни днем ни ночью. Причем укоризненные замечания Ольги и Татьяны прежнего действия уже не имели. На их слова она твёрдо отвечала, что ныне господин полковник находится на правах раненого, за которыми все они в своё время заботливо ухаживали в госпиталях. Отчего же они хотят лишить заботы светлейшего князя? Особенно если учесть, что его здоровье пошатнулось не просто на фронте в боях за царя и отечество, но при спасении жизни их родного и горячо любимого брата.

Деваться некуда, отстали. Правда, с одним условием: навещать… исключительно вместе с Анастасией. Одной же не сметь, ибо надлежит соблюдать приличия.

Хватало и других посетителей. К примеру, на второй день (в первый Боткин распорядился кроме сестёр императора никого не допускать) в комнату, где лежал Виталий, не вошёл – ворвался ликующий – иного слова не подберешь – Марков. Чуть пригасив свой пыл, он с трудом изобразил скорбный вид, поинтересовался о здоровье, после чего, не в силах сдерживаться, с загадочной улыбкой заявил:

– А я вам некоего генерала привёл. В коридоре дожидается.

– Генералы вроде по вашей линии, – не понял Голицын. – И кого на какую должность определить, тоже. А у меня и без них забот невпроворот.

– Вот! – весело хлопнул по безвольно лежащей на одеяле руке больного Сергей Леонидович. – Потому и привёл. Помню, как вы сетовали на чрезмерную загруженность.

– И что?

– А то, что он – непростой генерал. Благодаря ему уже к середине шестнадцатого года русский солдат воспрял на фронте духом, ибо неожиданно стало хватать и винтовок, и патронов к ним, и прочих боеприпасов. А всё почему? Нашёлся человек, сумевший наладить их производство в должном количестве. Как он исхитрился прижать к ногтю всех этих заводчиков и прочих жирных господ, не ведаю, да и не важно. Тут как у иезуитов – плевать на средства, коль цель святая.

– И кто же сей… иезуит? – невольно улыбнулся Голицын.

– Некто Алексей Алексеевич Маниковский. Он в чине генерал-лейтенанта, но будь моя воля, я бы ему, ей-ей, погоны с жезлами вручил[14]. Да-да, именно жезлы. Вы вот в пятнадцатом не в столь высоких чинах хаживали, общей картинки не видели, а она, смею заверить, весьма безотрадно выглядела. Я тогда уже временно полком командовал, так не поверите, всякий раз, как маршевые роты ко мне прибывали, за голову хватался от их вооружения: одна винтовка на пять человек. От безысходности команды безоружных формировали, которые только для рытья окопов пригодны. Мы, офицеры, меж собой «ожидающими» их называли.

– Ожидающими чего?

– Смерти товарища, чтоб его винтовку взять, если уцелеет. Каково? Так в моём полку ещё отлично дела обстояли, поскольку каждый второй «мосинку» имел, а кое-где она у одного из трёх, а то и четырёх имелась. И получалось: числом дивизия, а по вооружению – полк. Представляете?!

– Ужас! – искренне отозвался Голицын.

– Не то слово. И вот проходит год, даже меньше, и я вдруг вижу: всё в порядке. Ну а потом, где-то в начале семнадцатого, случайно узнал, за чье здравие свечку ставить. Словом, когда он мне назвался, право слово, чуть не расцеловал. И тут же мысль озарила. Почти кощунственная, но с учётом вашей собственной жалобы… – Сергей Леонидович хитро покосился на Виталия.

– И какая мысль?

– Да вот решил, что он именно тот человек, который в силах часть груза с ваших плеч снять.

– Какого груза?

– Вам решать. Что взвалите, то и понесёт. Правда, сразу оговорюсь, – помрачнел он. – Согласно новых императорских законов Алексей Алексеевич немного того, проштрафившийся получается, поскольку у большевичков служил. До ареста.

– Это не беда. Кушать-то хотелось, вот и…

– Если бы кушать – одно. Но он из идейных побуждений. Дескать, иных сил, могущих Россию с колен поднять, кроме них, не видел.

– Идейный идейному рознь, – хмыкнул Голицын. – у него же не за РСДРП(б) душа болела – за страну. Разница огромная, – и вдруг спохватился. – Подождите. Вы сказали: «до ареста»…

– Да нет, – замахал руками Марков. – Это его сами большевички. Чересчур авторитетный. Опять же, генерал-лейтенант. Выходит, царский сатрап. Как бы чего не вышло. Правда, потом выпустили, однако к тому времени до него о нас слушок дошёл. Да и мир с германцами, на который петроградские власти решили пойти, ему не по нутру пришелся, потому он и…

– Ну вот, сами и подтвердили, что патриот. Значит есть смысл поговорить.

Сергей Леонидович отчего-то замялся.

– Касаемо разговора одна закавыка имеется, – смущённо заметил он. – Уж больно языкаст.

– Неужто круче вас? – улыбнулся Виталий.

– Куда мне до него, – неожиданно серьёзно ответил Марков. – Как я слыхал, некогда один генерал на совещании по прицелам береговой артиллерии заявил, будто никак не может усмотреть, почему прицельная труба, от которой Маниковский отказывался, не даёт нужной точности. Так Алексей Алексеевич при всех предложил ему для лучшего рассмотрения засунуть эту трубу окуляром себе в зад.

– Ух ты! – восхитился Голицын. – И правда круче.

– Да-с. Кое слово подвернётся на язык,