Когда-то был человеком - Дитрих Киттнер

Радует, что какой-то обермайстер преподносит урок своему руководству, показывая ему, в каких случаях целесообразно применять силу, а в каких нет, хотя от него все время пытаются добиться нужного ответа с помощью наводящих вопросов.

Это видно и из показаний другого полицейского. «Сколько времени господину Киттнеру удавалось блокировать трамвай, я не берусь утверждать… Обвиняемый Киттнер мне лично неизвестен. Поэтому не могу сказать, при каких обстоятельствах именно его удаляли с трамвайных путей».

«При каких обстоятельствах именно его» – вот где собака зарыта или, если выразиться точнее, вот на чем пытаются построить обвинение. Всех полицейских настойчиво расспрашивают об одном и том же: не могли бы они все-таки припомнить, что полиция была вынуждена удалять Киттнера силой, а если да, то не оказывал ли он при этом сопротивления?

Все это нужно рассматривать в контексте событий, происшедших вскоре после первых успешных действий «Красного кружка». Политики, не успевшие оправиться от первоначального поражения, заявили, что уличные блокады являются оправданной формой протеста населения. Тогдашний обер-директор городской управы позволил себе даже такое высказывание: предпринятое властями повышение платы за проезд в конечном итоге является, дескать, тоже односторонним насилием. Вынужденная оборона против него в то время еще признавалась справедливой.

Был даже вынесен судебный приговор, оправдывавший проведение блокад. Трамвайным пассажирам не оставалось, дескать, никаких других средств для противодействия: ведь повышение цен затрагивало их самым непосредственным образом, и именно их мнением никто не поинтересовался. Судебный приговор, вынесенный против проведения блокад и их «зачинщиков» в те времена, когда на все это дело смотрели по-другому, не был бы популярным, да и общественность была бы возмущена. Но обвинение в сопротивлении государственной власти – это другое дело…

Однако в реализации этого плана внезапно отказались участвовать нижние чины. Возможно, еще и потому, что они прекрасно знали: если дело сорвется, расхлебывать кашу придется им, а не начальству, ведь в конце концов имелись сотни демонстрантов и просто прохожих – свидетелей всего происходившего.

Возможно также, что вымученная попытка сфабриковать против меня обвинение в сопротивлении властям имела под собой иную подоплеку. Вскоре после описанной сцены удаления демонстрантов с трамвайных путей меня вдруг ни с того ни с сего на том же месте схватили полицейские. Четверо или пятеро из них крепко держали меня, другой вцепился в мой палец на левой руке и начал медленно его выкручивать – боль была нестерпимой. При этом он шипел мне на ухо: «Это чтобы ты не забывал нас, когда в следующий раз будешь играть на своей гитаре». Следующие два дня я был действительно не в состоянии держать в руках инструмент. Друзья вырвали меня из рук полицейских, и на этот Раз я был спасен…

А вдруг я возьму и подам в суд на полицию? В таком случае попытка пришить мне сопротивление властям была бы идеальным контрударом. В эту схему хорошо вписывается высказывание ответственного за проведение полицейской операции: «Ни я сам, ни кто другой из моих подчиненных с моего ведома не удалял обвиняемого с рельсов». Тогда и трудности с поисками других свидетелей из числа полицейских предстают совершенно в ином свете.

Я описал это происшествие, собственно, только потому, что оно дает возможность немного приподнять завесу, скрывающую механизм действия анонимной полицейской машины по фабрикации ложных обвинений.

Это удалось сделать еще один раз благодаря проколу, который допустило одно высокое должностное лицо. Во время очередного митинга «Красного кружка» обер-бургомистр Хольвег потребовал, чтобы его допустили к микрофону. Он осыпал угрозами собравшихся демонстрантов, в энергичных выражениях описав им всю низость их поступков. При этом он также упомянул, что большая часть «зачинщиков» уже арестована. Это вызвало изумление у собравшихся, поскольку часть тех людей, кто был назван поименно, главным образом студенты из ССНС, находились здесь же, на митинге. А еще через два часа, на пути к дому, их без всякой видимой причины арестовала группа моторизованных полицейских. Официальное обвинение: сопротивление властям.

Таким образом, городской голова обладал завидными качествами ясновидца: он предугадал, что студенты совершат свой тяжкий проступок несколько позднее. Начавшийся затем судебный процесс, разумеется, с треском провалился, поскольку один юный полицейский, давая показания, пояснил – святая простота, – что всем им, кого задействовали против демонстрантов в Ганновере, снимки «главных действующих лиц» показали за несколько дней до начала событий: в случае встречи с этими лицами предписывалось обращать на них особое внимание. Судьи высказали «серьезную озабоченность» подобными превентивными действиями и освободили обвиняемых.

А городской голова снова проявил свои телепатические способности. В 1972 году, накануне проведения митинга, он позвонил мне: «Вам лучше распустить свою завтрашнюю демонстрацию. Не стоит вам нести ответственность за то, что там произойдет».

Я вцепился в него, стараясь выведать подробности. Но Хольвег отделывался лишь туманным предостережением: «Заклинаю вас, не берите по крайней мере с собой ваших жен и детей! Кровь будет на вашей совести».

На следующий день полицейские устроили особенно отвратительное избиение. Однако пресса, в унисон с господином обер-бургомистром, упрекала нас в том, что мы подвергли опасности женщин и детей. Какой- то диктор радио осуждал присутствие «16–17-летних школьников». По поводу их сверстников из полицейских школ, орудовавших дубинками, никто не сказал ни слова осуждения.

Обер-бургомистр, возможно, искренне хотел предостеречь нас. Такой это был человек. Он любил наш город и его жителей.

Еще одно предсказание позднее подтвердилось самым неожиданным образом.

Двое членов комитета «Красного кружка» после одной из демонстраций дискутировали на улице с каким- то местным политиком.

«Надеюсь, на этот раз вам всыплют по первое число» – таким было пожелание народного представителя. Заметив, что тем временем вокруг нас потихоньку начала собираться группа захвата, действовавшая по классическому образцу, описанному в полицейских учебниках, мы вежливо, но решительно попрощались и исчезли, не дожидаясь, пока капкан захлопнется, скрылись в одном из битком набитых демонстрантами заведений, находившемся в 20 метрах от нас.

Как нам позднее рассказали, группа захвата задержала оставшихся участников дискуссии. На отчаянные протесты «Я не из «Красного кружка»! следовал язвительный ответ полицейских: «Это может сказать каждый». Они выпустили свои жертвы из мышеловки, только не сразу.

Однако переусердствовавшая группа захвата вынуждена была поплатиться за свою ошибку. Товарищи рассказывали нам, что начальник заставил всех ее участников совершить несколько пробежек по улице на глазах ухмыляющихся прохожих. Ярость полицейских по поводу этой «экзекуции», к сожалению, обратилась напротив собственного, не умеющего держать себя в руках начальства, а против нас – мнимых виновников «осадной ошибки.

Апрель 1975 года. Уличная сценка. Перед зданием главпочтамта колонна демонстрантов распалась. Как руководитель демонстрации я должен соединить ее, и вот, бросив свой пост во главе колонны, спешу к месту разрыва. Оказавшись на открытом пространстве между двумя группами, я через мегафон прошу демонстрантов сомкнуть ряды. В этот момент без всякого повода с моей стороны – с расстояния не более двух метров, из рядов стоящих шпалерами полицейских – нас неожиданно обстреливают. Я чувствую сильный удар в лицо «химической дубинкой» (струя газа попала прямо между глаз) и, оглушенный, падаю на землю. Все плывет перед глазами. Я слышу насмешливый, усиленный мегафоном голос полицейского, но его слова до сознания не доходят. (Только потом к прочту в журнале «Шпигель»: «Киттнеру пришлось проглотить все: и то, что его угостили слезоточивым газом так, что он шлепнулся на землю, и то, что вдобавок его выставили в смешном виде, когда из полицейского мегафона раздалось: «Господин Киттнер, это вам не кабаре»).

Ко мне кидаются на помощь и заносят в здание главпочтамта, где с помощью двух служащих оказывают первую помощь. Десять минут спустя я заявляю протест старшему наряда полиции в связи с противозаконным членовредительством. Я сердито говорю старшему полицейскому: «Господин Б., несколько лет назад ваши люди действовали по сравнению с тем, что они творят сейчас, можно сказать, гуманно. Теперь они не церемонятся». И хотя мы стоим на расстоянии полуметра друг от друга, он отвечает мне не прямо, а через мегафон, и его голос, многократно усиленный, разносится над многотысячной толпой демонстрантов: «Господин Киттнер, несколько лет назад вы были человеком, сейчас вы всего лишь демонстрант!»