Книга Сивилл - Нелли Воскобойник

Давид рассчитался с кучером и швейцаром и, утомленный, побрел, снимая на ходу сюртук, в спальню. Мадлен скатывала покрывало с кровати. Она молча показала мужу записку. Он читал ее, усевшись на кровати и стаскивая с ног штиблеты. Прочитав, поднял глаза на жену:

– Что-то не так?

– Она потрясающая, – сказала Мадлен, – твоя мама. Я думала, она меня возненавидит.

Давид откинулся на подушку.

– Не уверен, – проговорил он с закрытыми глазами, – что моя мама умеет ненавидеть. Но если бы такое случилось, ты не узнала бы об этом никогда.

В два часа Мадлен и Давид стояли у входа в приятный двухэтажный особняк, окруженный небольшим садом. Сьюзен и Арье Айнгорн встретили их объятиями и поцелуями. Давид передал матери букет цветов, а Мадлен – коробочку, в которой в бархатном углублении лежала чудесная хрустальная безделушка в виде колибри, окунувшей клювик в тропический цветок. Хрустальную фигурку выбирала для матери Давида Элизабет, и подарок действительно понравился. Сьюзен не поставила его на каминную полку, как ожидала Мадлен, а открыла ключиком прозрачный со всех сторон шкафчик на изогнутых ножках, где на верхней полке располагались очень красивый серебряный, с чернением и позолотой, подсвечник на множество свечей и другие занятные серебряные вещицы, а на нижней – фарфоровые безделушки. Мать Давида чуть сдвинула даму в пышном платье, сидящую с болонкой на коленях и недовольно отвернувшуюся от кавалера, галантно целующего ей руку, и пастушку, с которой любезничал маркиз, пока та лицемерно поглаживала свою овечку. Между ними поместилась яркая птичка. Родители Давида, одинаково склонив головы, рассматривали новую экспозицию. Потом они взглянули друг на друга и улыбнулись.

За столом сидели только четверо. Говорили по-французски. Мадлен не знала немецкого, а Сьюзен и Арье – английского. По-французски Мадлен говорила, подбирая слова, но понимала почти все. Давид внимательно следил за ней и, заметив растерянность или непонимание на ее лице, вставлял то нужное ей французское слово, а то английское, поясняя слова родителей. Застольная беседа коснулась безделушек. Мадлен сказала, что ей очень понравился подсвечник.

– Он называется «ханукия», – сообщила Сьюзен. – В нем девять свечей. Мы, евреи, зажигаем их в праздник Хануки. Мы с мужем старомодны, все еще соблюдаем обычаи дедов, хотя в бога и не верим. А наш сын вообще не принимает ничего этого близко к сердцу. Дома он готов выполнять милые обряды, а за порогом с удовольствием съест запрещенную еду. Сейчас таких, как он, много. Я согласна, что наше еврейство утомилось и устарело. Просто я, дочь раввина, не мыслю своей жизни без наших обрядов. А вы люди двадцатого века. Для вас традиция умерла. Вы свободны и не скованы национальными предрассудками. Будете жить, как сами того пожелаете. Заведете себе автомобиль и поедете, когда и куда захочется, не оглядываясь на расписание поездов. А ваши дети, наверное, купят себе аэроплан и станут парить в небе, счастливые и независимые. Я многого жду от этого столетия.

Они пили прекрасное белое вино к рыбе и отличное красное рейнское к ягненку под соусом с нежным названием cote d’agneau. Давид рассказал, что уже списался с несколькими страсбургскими больницами и ему предложили место ординатора в глазном отделении. А помимо того, он хотел бы, если обстоятельства позволят, взять курс оптики на физическом факультете Страсбургского университета, чтобы углубить знания о работе глаз и приборах, которые он собирается сконструировать для более точной диагностики глазных болезней. Мадлен сообщила, что собирается заняться домашним хозяйством и брать уроки немецкого языка, а если время позволит, то и французского.

На десерт подали свежие и засахаренные фрукты, миндаль и финики. После обеда мужчины ушли в кабинет Арье покурить, а дамы перешли в гостиную просмотреть бумаги горничных. Они быстро согласились, что лучше всех подойдет молодая, но уже имеющая рекомендации служанка по имени Мирра, которая прежде работала в семье приятелей Айнгорнов. Хозяйка ее умерла в поздних родах, и несчастный муж с детьми переехал в Париж, где жила его родня. Девушке сейчас же, попросив об этом одолжении садовника, отправили записку, в которой предложили прийти на рю Огюст Ламей завтра же с утра. Мадлен, чуть наклонившись к свекрови и немного покраснев, сказала вполголоса:

– Без горничной очень трудно. Сегодня Давид пытался затянуть на мне корсет, но не сумел сосредоточиться на этой задаче. Так что, если бы я не позвала на помощь Анхен, мы бы опоздали.

Сьюзен засмеялась и поцеловала Мадлен, обняв ее за плечи.

– Я так рада, что он женился на тебе, – прошептала она. – Он ведь единственный наш ребенок. Мы бы приняли любую невестку. Но не любой я могла бы сказать «ты» в первый же день.

Жизнь налаживалась непросто. Мебели оказалось слишком много, одну этажерку и кресло пришлось снести к старьевщику. Звонок в комнату Мирры не работал. Давид сходил к швейцару и попросил связаться с управляющим домом, который вызвал мастера. Тот не сумел найти, где разорван тросик, и проложил новый. Так что через несколько дней Мадлен достаточно было дернуть за сонетку[30], и Мирра спускалась, чтобы помочь ей одеться или лечь в постель. С помощью Мирры Мадлен удалось наконец понять, отчего сердится молочник, который говорит только по-немецки. Мадлен хотела брать ежедневно одну пинту молока, а он, сердито бормоча что-то, оставлял бутылку, в которой было вдвое больше. К утру оставшееся с вечера молоко скисало, и она снова пыталась добиться своей пинты. Когда звонок заработал, Мадлен вызвала Мирру, и та живо договорилась, что молочник будет доставлять ежедневно не пинту – такой меры у него не было, – а половину литровой бутылки, перелитой в кувшин на глазок. Молочнику это не нравилось, но Мирра была непреклонна, и он сдался. Впрочем, еще через несколько дней они нашли поставщика льда, и он заполнил ящик ледника, который обнаружился в кладовке. Теперь молоко не скисало и на второй день, масло не таяло, а морс, который так любил Давид, ему подавали холодным.

Чемоданы постепенно распаковали и убрали на антресоли, книги заняли место в гостиной в книжном шкафу. В спальне пристроилась козетка, кресло перекочевало в кабинет и обосновалось у письменного стола Давида, бюро устроилось в маленькой комнате с окном, выходящим в парк, где Мадлен читала, писала письма и делала упражнения, которые ей задавала учительница немецкого языка фрау Берта.

Больше ни на что времени не оставалось, потому что Мадлен ходила за покупками и готовила обед, что отнимало большую часть дня. Давид возвращался из госпиталя к пяти, кроме тех