Отвергнутая - Екатерина Валерьевна Шитова

за пазуху. Потом оглянулась по сторонам, поправила платье и, как ни в чём не бывало, пошла со двора. А вечером она нашептала на Шурин платок приворот, который ей подсказала Игнатиха, и положила платок под кровать Прохора.

– Не для того я тебя рожала, Проша, чтобы при своей жизни хоронить! Посмотрим теперь, как утопленница твоя будет локти свои гнилые кусать, – тихо сказала женщина, а потом пошла на кухню готовить мужчинам ужин.

* * *

Несколько дней Ираида жила, словно в страшном бреду: ночью ей было не до сна, утопленница приходила к их дому и бродила вокруг, звала Прохора до самого утра. Каждый раз Ираида стояла около окна, дрожала от страха в темноте и молилась, чтобы нечисть не проникла в дом.

Прохор же спокойно спал под действием трав, которые мать по-прежнему подмешивала ему в питье. От этих заговорённых трав он, как обещала Игнатиха, стал спокойным и сговорчивым. О Василине больше не спрашивал, как будто напрочь забыл о ней. И вот однажды Ираида решилась поговорить с ним насчёт женитьбы.

– Шура-то тебя по-прежнему любит, сынок. Ты бы сходил к ней вечером, извинился, – тихо сказала она, – вдруг бы получилось у вас что.

– Хорошо, схожу, – спокойно ответил Прохор и посмотрел на мать безразличным взглядом.

– Сходи-сходи, сын! – сразу же встрепенулся Фёдор, до последнего не веривший в то, что задумка жены исполнится. – Насчёт родителей её не волнуйся, я с ними сам переговорю. Думаю, они на тебя зла уже не держат. К Шурке всё равно никто больше не сватается.

* * *

Спустя месяц Прохор ждал Шуру на вечёрке, ходил взад и вперёд в стороне от пляшущих парней и девок. Когда он пришёл к ней тогда по наказу матери с извинениями и корзинкой яблочных пирогов, бывшая невеста поломалась-поломалась, да и сдалась, простила Прохору всё его былые прегрешения. Они прогулялись за деревней вдвоём, а потом долго сидели в поле за высоким стогом сена.

– Говорят, одиноко тебе после смерти Василины, в себя прийти не можешь, – тихо сказала Шура, склонив, как раньше, черноволосую голову Прохору на грудь.

– Да, но рядом с тобой получше, – без особых эмоций отозвался Прохор.

Он послушно сделал всё так, как велела мать, и теперь чувствовал, как будто ему и правда стало хорошо и спокойно рядом с Шурой. Вот только любви не было. Он убрал за спину тёмные косы, прильнул к мягкой, пышной груди девушки, обхватил её широкую талию и поцеловал в губы. Но ничего не дрогнуло, даже не встрепенулось у него внутри от этого поцелуя. Он не любил Шуру, но мать сказала, что без жены ему не выжить. Значит, он на ней женится. Шура, так Шура. Какая разница, какая жена?

– Будешь снова моей невестой, Шура? – спросил Прохор, заглянув в преданные глаза девушки.

Она зарделась от удовольствия, потупилась, а потом тихо проговорила:

– А ты сначала пообещай, что больше не обидишь меня.

– Обещаю, – без раздумий ответил Прохор.

Он снова прижался губами к Шуриным губам, и её ответный поцелуй был гораздо красноречивее слов. А потом она вдруг оттолкнула его.

– Я хочу, чтоб в этот раз ты точно моим мужем стал, Проша, – глядя в сторону, смущённо прошептала Шура, – поэтому отвернись.

Прохор непонимающе посмотрел на неё, но послушно отвернулся, рассматривая сухие травинки в стоге сена. А когда Шура вновь позвала его, он раскрыл от удивления рот – девушка стояла перед ним совершенно нагая. Платье, которое она скинула с себя, лежало возле ног.

– Хочу твоей стать прямо сейчас. Тогда у тебя выбора не будет, Проша. Женишься, никуда не денешься.

Прохор не знал, что ответить, он вскочил на ноги, нагнулся, схватил Шурино платье и протянул его ей. Но Шура схватила его за шею, властно притянула к себе и начала целовать. Девичья грудь манила Прохора, он обхватил ладонями пышные округлости, провёл руками по бархатистой коже, удивляясь тому, какая она тёплая и приятная на ощупь. Платье выпало из его рук, а вскоре и они с Шурой упали за ним в мягкую траву.

Страсть вовсе не кружила Прохору голову так, как когда-то кружила с Василиной, но он чувствовал, что Шуру ранит его отказ. Поэтому он стал её мужем до свадьбы – в тот тёплый вечер, за стогом сухого сена…

И вот теперь Прохор ждал Шуру, чтобы в последний раз перед скорой свадьбой поплясать с ней на вечёрке в общем кругу, «выплясать дурь молодецкую», как говорили родители. Они с Шурой договорились сходить ненадолго, поэтому родителям Прохор даже ничего не сказал – не успеют его потерять. Шура же всё не шла, видимо, долго прихорашивалась. Уже стемнело, и Прохору вдруг стало неспокойно от того, что её нет рядом.

О Василине он хоть и не думал, вспоминал её лишь изредка, как что-то далёкое, канувшее в прошлое, но в этот вечер у него внутри теребило и жгло, и он не мог понять, что именно его беспокоило. Вроде бы весь день на душе было спокойно, и вот теперь снова засвербило внутри.

Прохор отошёл в сторону и оглянулся по сторонам. Поляну по периметру освещало несколько костров, но за ними была кромешная темнота, которая накрывает землю по вечерам на исходе лета. Прохору вдруг показалось, что из темноты кто-то пристально смотрит на него. От этого неприятного чувства по телу побежали мурашки. А потом он услышал шёпот. Он звучал так, как будто это трава вокруг шелестела:

– Проша, иди сюда!

Прохор взглянул на стоящих неподалёку девушек, но те словно не слышали этого звука. Он развернулся и увидел в темноте две светящиеся точки – чьи-то глаза. От испуга Прохор попятился назад, поближе к кострам. Но шёпот повторился, и в этот раз он прозвучал громче и настойчивее.

– Проша! Иди сюда!

Вот он уже различил силуэт девушки. Она стояла в темноте в длинном светлом платье и тянула к нему руки. Белая кожа, рыжие волосы…

– Василина! – выдохнул Прохор.

– Что? Ты это мне? – улыбаясь, спросила темноволосая, румяная девушка, решив, что он обращается к ней.

– Не тебе, – тихо ответил он и медленно пошёл в темноту, навстречу утопленнице.

В ту минуту у Прохора было странное ощущение – он вспомнил о том, как Василина приходила к нему ночами, вспомнил, как жарко любил её, но воспоминания эти были размытыми, как будто всё это было очень давно. Как будто он не видел Василину не месяц, а несколько десятков лет.

Прохор ушёл с освещённой поляны, и сразу же его окутала густая,