Басни - Жан Лафонтен

И начала опустошенье.

Кровь потекла ручьем, летели перья, пух,

Цыпленок с курицей, испуганный петух

Всех поразило мщенье.

Восток едва на небе заалел,

Как осветил кругом ряды кровавых тел,

И солнце в ужасе едва не отступило,

Когда такое зверство озарило.

Так некогда войска Атрея

Священный Аполлон в одну ночь истребил;

Так, завистью к Уллису пламенея,

Аякс козлов и овнов перебил.

И вот теперь второй Аякс, Лисица,

Которого трепещет птица,

Что можно унести, с собою унесла,

Оставив остальных растерзанных, безгласных,

В крови, что морем натекла,

Горою трупов безобразных.

Когда хозяин увидал

Свой птичник, кровью весь залитый,

Тогда, растерянный, убитый,

Бранить Собаку стал:

- Проклятая! тебя повесить мало,

За то, что вора прозевала!

Ему Собака отвечала:

-Не прав ты с самого начала.

Не я, а ты зевал. Как мог ты ожидать,

Чтоб я не смела есть и спать,

Тебя храня от лиходея,

Когда ты сам не думаешь о том,

Что станется с твоим добром,

И спишь, о доме не радея?..

Ответ вполне удачен был.

Но, несмотря на возраженье,

Хозяин обвинил Собаку в нераденьи

И палкою избил.

О, кто бы ни был ты, отец большой семьи

(Я не завидую твоей почтенной роли)!

Предпочитай всегда чужим глаза свои

И покорись хозяйской доле:

Ложась последним спать, запри покрепче дверь,

Чтоб не было потерь,

И важные дела верши наедине,

Не доверяя их ни другу, ни жене.

А. Зарин.

Заимствована из сборника Абстемия (прим. к б. 24). Лафонтен в середине басни говорит об Атриде, т. е. о сыне Атрея, Агамемноне, в Илиаде; как известно, Аполлон, в отмщение за оскорбление своего жреца, послал в лагерь греков смертоносную язву, - Аякс, побежденный Ахиллесом, в припадке бешенства бросился на стадо, воображая, что он избивает греков, своих противников; безумие и смерть Аякса дали сюжет для одной из трагедий Софокла.

208 Сон Монгола

(Le Songe d'un habitant du Mogol)

Монголу одному такой приснился сон:

Он видел визиря средь райских наслаждений

В святых обителях; и тут же, подле, он

Увидел ад и тьму мучений,

И вот отшельника в огне приметил вдруг.

Так страшно уголья бедняжку подпекали,

Что даже грешники, среди различных мук,

Сочувственно глядели и стонали.

Все это было так ужасно, несказанно,

Темно, таинственно и странно,

Что даже сам Минос,

Казалось, был в недоуменьи.

Монгола моего встревожило виденье,

И вмиг очнулся он. Томясь значеньем грез,

Смущен видением, он вздумал обратиться

К снотолкователю, и тот сказал ему:

"Тут нечему дивиться!

Вот объяснение виденью твоему:

Знай, это - предостереженье

Тебе от самого Аллаха. Визирь тот

Частенько на земле искал уединенья;

Отшельник же, наоборот,

Любил ходить на поклоненье

В покои визирских дворцов".

Ах, если бы я мог добавить пару слов

К словам гадателя, я тихими мечтами

Уединенье бы решился восхвалять.

Оно небесными, нездешними дарами

Своих поклонников умеет награждать.

О милое уединенье,

Где сладость тайную я обретал всегда,

Мечты, заветные в минувшие года!

Ужель вдали от треволненья

От вечной суеты здесь не придется мне

Вновь наслаждаться в тишине

И сенью вашею, и вашею прохладой?

С какою сладкою отрадой

Вступил бы снова я в тенистый ваш простор...

Когда же, наконец, вновь девять Муз-сестер,

Вдали от городов с кичливыми дворцами,

Ко мне слетят

И посвятят

Меня в миры светил, что высоко над нами

От века движутся незримо для очей,

И мне поведают в минуты вдохновенья,

Названия тех звезд, чье тайное теченье

Меняет, властное, судьбу и жизнь людей?

Но если здесь, в земной юдоли,

Уединенья не дал рок,

Пусть изредка хотя певучий ручеек

Поет о чудесах недостижимой воли.

Пусть Парка не соткет из нитей золотых

Мне ткань грядущих дней моих;

Пусть дорогой альков прохладой мягких складок

Не осенит ночей моих,

Ведь разве сон не будет так же сладок,

И так же безмятежно тих?

Вдали от суеты я стал бы мир глубокий,

Сон, безмятежный сон вкушать;

Когда ж придет пора пуститься в путь далекий,

В страну иную мне предстать,

Спокойно я умру, счастливый, сознавая,

Что мирно жизнь прошла, пустых забот не зная.

П. Порфиров.

Из "Гюлистан, или Царство роз" величайшего персидского поэта Саади (1184-1291). На русский язык басня была переведена Жуковским ("Сон Могольца").

209. Лев, Обезьяна и два Осла

(Le Lion, le Singe et deux Anes)

Лев, чтоб страною лучше править,

И в знаньях чувствуя изъян,

В один прекрасный день велел себе представить

Умнейшую из обезьян,

Желая у нее немного поучиться.

Она ученою слыла,

И первый свой урок, чтоб отличиться,

Она царю такой дала:

"Великий Государь, чтобы разумно править,

Должны всему вы предпочесть

Своей страны довольство, честь,

И личные желания оставить.

Несчастье той стране, где личный интерес

Пред государственным имеет перевес!

Великий Государь, порока хуже нет,

Чем самолюбие. Меж нами

Все зло посеяно его сынами.

Оно - отец всех зол и бед.

Понятно, отрешиться сразу

От самолюбья мудрено;

Но умерять его должно

Хоть понемногу, раз от разу;

Иначе можно стать смешным

Или прослыть несправедливым.

Вы, Государь, не будете таким

В своем величьи горделивом".

- Дай мне, - сказал король сурово,

Пример того или другого.

-Известно вам, что всякий возвышает

Себя перед другими, для чего

Он прочих всех поносит и ругает;

Такой прием не стоит ничего.

Самолюбивые ж, напротив: те, лукаво,

Превознося налево и направо

Себе подобных, через них

Тем хвалят и себя самих.

Теперь легко вам догадаться,

Что часто лишь уменье притворяться

Таланты заменяет нам;

Уменье то дано невеждам и глупцам.

Однажды два Осла тропинкою глухой

Шли, говоря между собою:

Хвалили оба с важностью тупою

Они друг друга вперебой.

"Ах, сударь! - говорил один из двух Ослов.

Вас, верно, глупостью своею поражают

Все люди. Ведь они одним из бранных слов

И наше имя поминают!

Поносят наш великий род!

Ослом у них зовется идиот.

И ржанием зовут, себе же на позор,

Наш гармоничный смех и разговор!

Забавны люди мне. Они воображают

Себя прекраснее, чем мы.

Свои слова, свои умы

Все удивительным считают!

Нет, нет! пусть сударь говорит,

А человек пусть помолчит!

Их речь - вот истинное ржанье!

Но бросим их; не стоят и вниманья

Они порядочных ослов.

Ну, а теперь, без дальних слов,

Коснемся с вами, сударь, пенья,

В котором вашего уменья

Ламберт не в силах превзойти!

Певца вам равного найти

Не мог бы я, клянусь! Ей-ей,

Пискун пред вами соловей!.."

Другой Осел ему поспешно возражает:

"Все, сударь, в вас талантами прельщает.

Я вами восхищен всегда!.."

Но мало блеска им такого.

Расставшись, оба в города

Пошли хвалить один другого.

Рассчет простой: от похвалы других

Часть славы падала на них.

Подобных им и не среди ослов

Найдется множество. Средь даже сильных мира

Есть люди, создающие кумира

Из громких звуков сладких слов.

В беседах льстивых меж собой,

Когда б не трусили, они бы титул свой

Хоть королевским заменили...

Мои слова, быть может, смелы были,

Но я надеюсь, что в секрете

Удержит Государь беседы эти.

Я показала вам сейчас,

Как самолюбье делает смешными.

Пример того, как делает оно и злыми,

Займет другой рассказ.

Так Обезьяна говорила.

Другой же случай рассказать,

Должно быть, у нее и духа не хватило,

Он слишком щекотлив, а надо твердо знать,

Кому урок дает учитель;

Для Обезьяны ж Лев был грозный повелитель.

А. Зарин.

Упоминаемый в басне Ламбер (Мишель)-знаменитый музыкант при дворе Людовика XIV.

210. Волк и Лиса

(Le Loup et le Renard)

Старик Эзоп едва ли прав,

В лисе приметив хитрый нрав.

По мне же волк, когда себя он защищает,

Или на ближнего тихонько посягает,

Не так же ль, как лиса, хитер,

Иной же раз хитрей, чем жительница нор?

Волк и Лиса

Но если так велит учитель,

Что делать? - покорюсь ему:

Не кума серого, - прославлю я куму.

Так басенку мою прочесть вы не хотите ль?

Лисица как-то раз под вечерок

В колодце месяц увидала:

Его вода спокойно отражала.

"Эх! славный, - думает, -кружок!

Давненько уж я сыру не едала!"

К колодцу две бадьи, как водится, висят:

Одна опустится, - подымется другая.

Лисица скок в бадью, - и ведра уж стучат,

На бревна стенок набегая.

Спустилась вниз... Что делать ей теперь?