Михаил Юрьевич Лермонтов. Тайны и загадки военной службы русского офицера и поэта - Николай Васильевич Лукьянович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Русский немец белокурый
Едет в дальнюю страну,
Где косматые гяуры
Вновь затеяли войну
Едет он, томим печалью,
На могучий пир войны;
Но иной, не бранной сталью
Мысли юноши полны.
Как отмечается в истории полка, вероятно, исходя из воспоминаний самого Цейдлера, это была «понятная только нам», то есть офицерам полка, «игра слов». Уже в пути в каком-то городе, проснувшись после обильного застолья, как написал потом сам виновник торжества, он обнаружил у себя гирлянду из бутылок шампанского – «гусарский хлеб-соль на дорогу».
Судьба Цейдлера внешне сложилась удачно, он дослужился до чина генерал-лейтенанта, был известным скульптором и художником. Он, в частности, исполнил медальон-портрет великого князя Михаила Павловича, но так и остался холостым.
Показательно отношение к этой истории офицеров полка и их отзывы о Софье Николаевне, характеризующие нравы того времени. В воспоминаниях Цейдлера ее фамилии нет, также нет ее и в воспоминаниях однокашника Лермонтова по Школе А. М. Меринского: «В последнем двустишии (имеется в виду стихотворение Лермонтова. – Авт.) есть очень милая игра слов, но я не имею право ее обнаружить». Но в записках Арнольди, изданных в 1870-х гг., С. Н. Стааль фон Гольштейн уделено достаточно много внимания, он назвал Цейдлера влюбленным в нее «по уши» и дал ей не очень, лестную, мягко говоря, характеристику: «Она была красавица в полном смысле этого слова, умна, кокетлива и сводила с ума весь наш полк и ко многим из нас, что греха таить, была любезна… хотя я не попал в число избранных, отчасти от того, что был слишком стыдлив, робок, наивен и непредприимчив». В понятиях того времени – «быть любезной» имело вполне однозначное толкование.
Возникает естественный вопрос, насколько такого рода публикация соответствуют чести русского офицера, то есть, имел ли право Арнольди писать подобный опус? «Берегите репутацию доверившейся тебе женщины, кто бы она ни была. Порядочный человек вообще, тем более офицер, даже в интимном кругу своих верных и испытанных друзей о подобных вещах никогда не говорит…. женщину страшит всегда больше всего огласка» – это требование было зафиксировано в «Советах молодому офицеру» В. М. Кульчицкого, изданных в начале XX века. Естественно, оно возникло не на пустом месте, и до этого времени существовал неписаный и поэтому более жесткий кодекс офицерской чести. Издание его в печатном виде было связано с попытками как-то институционализировать существовавшие правила поведения, ввиду того что офицерский корпус стал пополняться людьми из других сословий, имевших весьма смутное представление о его традициях.
Никто, кроме Арнольди, так не характеризовал Софью Николаевну и уже это о многом говорит. Причем он писал эти записки уже в чине генерал-майора, то есть вполне зрелым человеком, но при этом «не забыл» дать себе весьма лестную характеристику. При цитировании его воспоминаний в различных словарях и литературоведческих трудах, как правило, его строки о «любезности» Софьи Николаевны не приводятся по вполне понятной причине – у супругов было четверо детей: два сына и две дочери. Софья Николаевна умерла в 1893 году, пережив своего мужа на 18 лет, и была похоронена рядом с ним на Никольском кладбище Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге.
Арнольди был племянником декабриста Н. И. Лорера, и они оба – и дядя, и племянник – достаточно неприязненно относились к Лермонтову. Карьера его была успешной – он закончил службу полным генералом.
Макаров И. Портрет баронессы С. П. Стааль фон Гольштейн. 1859 г.
Следует заметить, что историк Гродненского полка штаб-ротмистр Ю. Елец выразил сожаление, что Лермонтов быстро покинул полк, потому что тогда он «сохранил бы себя для славы и гордости России». Но поэт скучал по своей прежней полковой семье, по Царскому Селу, и это чувство он ясно выразил в «Тамбовской казначейше»:
…О, скоро ль мне придется снова
Сидеть среди кружка родного
С бокалом влаги золотой
При звуках песни полковой!
И скоро ль ментиков червонных
Приветный блеск увижу я…
Офицеры лейб-гвардии Гусарского полка носили красные ментики, их форма отличались особым изяществом, что, впрочем, не помешало безымянному автору написать на них достаточно едкую эпиграмму: «Разодеты как швейцары царскосельские гусары».
В конце марта 1838 года военный министр Чернышев получил представление шефа жандармов Бенкендорфа с просьбой о прощении Лермонтова и переводе его в Царское Село: «Родная бабка его, вдова гвардии поручика Арсеньева, огорченная невозможностию беспрерывно видеть его, ибо по старости своей она уже не в состоянии переехать в Новгород, осмеливается всеподданейше повергнуть к стонам его императорского величества просьбу свою… о переводе внука ее лейб-гвардии в Гусарский полк…, я имею честь покорнейше просить… в особенное, личное мое одолжение испросить у государя императора к празднику св. Пасхи всемилостивейшее совершенное прощение корнету Лермонтову» [2, с. 48]. После доклада генерал-адъютанта графа В. Ф. Адлерберга императору о представлении Бенкендорфа было «высочайше повелено спросить мнение его высочества Михаила Павловича». На соответствующий запрос военного министерства к командиру Отдельного гвардейского корпуса великому князю Михаилу Павловичу – нет ли какого-либо препятствия к переводу корнета Лермонтова, тот ответил, что его нет. На основании этой служебной переписки был издан приказ от 9 апреля 1838 года о переводе поэта, который подписал военный министр граф А. И. Чернышев.
Странная ситуация даже для того времени, не правда ли? Судьбу офицера, имеющего самый низший чин, пусть и в гвардии, решают все высшие военные инстанции империи, включая самого императора.
Возвращение в лейб-гвардии Гусарский полк. Светская жизнь поэта.
Некоторое время Лермонтов по причине болезни еще оставался в Гродненском полку и только 14 мая 1838 года он прибыл к прежнему месту службы в Царское Село, где еще застал полковым командиром генерал-майора Хомутова. Но вместо него через год в
