Русские, или Из дворян в интеллигенты - Станислав Борисович Рассадин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не помогало и то, что порой Александр Сергеевич, подчиняясь задорным законам полемики, изменял щепетильности и в ход шли намеки на необычную булгаринскую женитьбу и т. д. и т. п., — демократы, как звался булгаринский лагерь, были сильнее аристократов (Пушкин, Вяземский, Дельвиг, Баратынский, Плетнев). Они их уверенно превосходили все той же свободой — не только от нравственных тормозов, но и от избытка талантливости.
Последняя из свобод — весьма нешуточное подспорье в борьбе.
В книге Шаляпина «Маска и душа» есть замечательный эпизод. Федор Иванович вспоминает послереволюционные годы, когда он еще пытался ужиться с «товарищами» и даже распивал с ними что Бог пошлет или, верней, доставит черный рынок. И однажды финский коммунист Эйио Рахья, вошедший в историю в качестве ленинского проводника-телохранителя, высказал, несмотря на подпитие, трезвую мысль. «…Очень откровенно и полным голосом заявил, что таких людей, как я, надо резать.
Кто-то полюбопытствовал:
— Почему?
— Ни у какого человека не должно быть никаких преимуществ над людьми. Талант нарушает равенство».
Мудро. И хотя до столь четкой сентенции обществу предстояло еще дозревать, но жажда такого равенства, когда не то что не нужно напрягать духовные силы для встречи с талантом на занятой им головокружительной высоте, но и таланту не нужно спускаться к тебе, оскорбляя намеком на неравенство ваших уровней, — подобная жажда способна объединить многих. Едва ли не всех, сливши индивидуальности в массу и успех организуя соответственно массовый. На уровне, до которого никому не надо тянуться, всякий может найти свое удовольствие: тот, кто попроще, воспримет преподанное ему совершенно всерьез, как подлинное искусство, а высоколобый… Что ж, разве не лестно бывает ощутить свое превосходство над автором?
И лишь по наивности негодовал Баратынский:
«Я, право, уже не знаю, чего надобно нашей публике? Кажется, Выжигиных! Знаете ли вы, что разошлось 2000 экз. этой глупости? Публика либо вовсе одуреет, либо решительно очнется и спросит с благородным негодованием: за кого меня принимают?»
Он ошибался, конечно. Публика не обижалась. Она получала то, что ей было нужно и чего ей недодавали… Да, да, недодавали — и сам Баратынский, и Пушкин.
В романе Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара» Александр Сергеевич Грибоедов подслушивает и подгладывает, как его слуга Сашка Грибов что-то читает дворне вслух:
«— «Я был известен под именем сиротки… Никто не приласкал меня из всех живших в доме, кроме старой заслуженной собаки, которая, подобно мне, оставлена была на собственное пропитание».
Грибоедов жадно слушал.
Сашка читал «Сиротку», новое сочинение Фаддея, первую главу из его будущего обширного романа «Выжигин». Вот исполнение пророчества…
“ «Для меня не было назначено угла в доме, для меня не отпускалось ни пищи»…
…пророчества Фаддея перед расставаньем:
— Я теперь, братец, пишу настоящий роман с приключениями, и герой страдает прямо как собака, пока доходит до благополучия. Человек богатый всегда прочтет, потому приятно, братец мой, читать о холоде и там о страданиях перед роскошным камином. А в хижине — читать, братец, об этом лестно, потому что кончается-то благополучием»…
Оборву цитату ради вопроса: а я разве говорил не о той же приятности для разных читателей — сойтись на одном уровне, находя на нем каждый свое? Впрочем, много раньше Тынянова и тем паче меня, при выходе «Выжигина» в свет, критик журнала «Телескоп» заприметил, с какой расчетливостью Булгарин угодил поистине всем:
«Благодаря его карикатурам, деревенские помещики могли вымещать горе, претерпеваемое от уездных судов и губернских палат, громким и раздольным хохотом над грозными членами; миролюбивые купцы находили тайное удовольствие посмеяться себе в бороду над спесивыми барами; пронырливые сидельцы, в свою очередь, могли забавляться изуродованными харями суровых своих хозяев; лакеи тешились над господами, горничные пересмехали барынь. Коротко сказать — Иван Выжигин умел найти чувствительную струну в каждом сословии русского народа и пошевелить ее приятным щекотаньем».
Приятным? Это сказано о романе, полном «карикатур» и «харь», о романе, получившем прозвание «нравственно-сатирического»? Да в том-то и дело, что, доставляя удовольствие всем, способом этого взаимного пересмешничества Булгарин утверждал социальный мир — в обществе, где уже накопилось столько междусословных обид. Успокаивал смехом или трогал слезами, став для современных читателей не только русским Лесажем, с кем его сравнивали чаще всего (как «Выжигина» — с «Жиль Блазом»), но, если угодно, и русским Диккенсом.
Продолжу цитату из тыняновского романа — вернее, цитату в цитате:
«— «Смотря, как другие дети ласкаются к своим матерям и нянькам, я ласкался к своей кудлашке и называл ее маменькою и нянюшкою, обнимал ее, целовал, прижимал к груди и валялся с нею на песке».
Брр. Собачьи нежности. Фаддей как на ладони, фламандская, свинская душа. Душа-Фаддей!»
Так, согласно Тынянову, реагирует утонченный Грибоедов, да и Пушкин, мы помним, в сатирическом жизнеописании «настоящего Выжигина», то есть самого Булгарина, язвил насчет «кудлашкиной конуры». И разве они одни? Булгарина с его «Выжигиным» дружно ругали чуть ли не все, но — вот письмо одной из ругательниц-современниц, княгини Мещерской (ругает, однако же не бросая читать!):
«Вы, конечно, порадовались уже новым цветком нашей литературы, достойным цвести и благоухать в передних, трактирах и в подьяческих библиотеках — Иваном Выжигиным?»
Вот в какие низы отослан роман, аккурат к Сашке Грибову, но, если место ему только и именно там, откуда такое знакомство со всеми его подробностями у княгини?
«Вообразите, несмотря на отвратительные беспрерывные описания порока во всех видах, на невероятность гнусного разврата во всех действующих лицах, почти без исключения, на совершенный недостаток малейшего интереса к самому герою романа и на подлую тривиальность слога, его раскупили здесь в несколько дней и начали печатать второе издание. Куда ни придешь r — везде говорят о Иване Выжигине, — но редко с похвалой; куда ни взглянешь, — в гостиницах, в дамских кабинетах, везде увидишь Ивана Выжигина, даже с разрезанными страницами, занимающего почетное место на столах».
В общем: «…Необыкновенный успех «Ивана Выжигина», — подытожит Белинский, — был точно так же заслужен, как и необыкновенный успех «Юрия Милославского». Заслужен — чем? Тем, добавит великий критик, что «до «Выжигина» у нас совсем не было оригинальных романов, тогда как потребность в них была уже сильная. Булгарин первый понял это…»
Странное заявление. Романы были и до 1829 года, когда явился и прогремел первый «Выжигин» (первый — потому, что коммерсант-литератор не избежал соблазна эксплуатировать свой успех, явился затем и «Петр Иванович
