Книга Сивилл - Нелли Воскобойник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В общежитии он мог бесплатно прожить три дня. Потом следовало найти жилье и работу. Угол в подвальчике он нашел тут же на Ривингтон-стрит, но работы в еврейском квартале отыскать было невозможно. Множество народу слонялось по тротуарам в поисках любого копеечного заработка. Он бродил по улицам, осваивая квартал за кварталом. Расширяя круги, забрел в Маленькую Германию. Тут немножко понимали на идише, и он объяснил кондитеру, что умеет месить тесто и стоять у печи, так что хозяин сможет за два доллара в день снять с себя тяжелую работу. Он и правда помогал матери месить тесто на хлеб, к тому же знал рецепт субботней халы, поэтому свои два доллара отрабатывал честно. В четверг он сказал хозяину, что в пятницу должен закончить раньше, а в субботу работать вообще не может. Хозяин не понял, чего хочет подмастерье, но, будучи человеком добродушным, кивнул и ответил: «Алзо гут»[40].
Вечер пятницы Берл провел в синагоге. На ужин его пригласил хозяин подвальчика, в котором он снимал угол. В субботу были сдобная булочка, молитва и неторопливая прогулка до Центрального парка. Нью-Йорк поразил его своей красотой и величием.
В воскресенье кондитерская оказалась закрыта, а в понедельник хозяин сердито отчитал его за прогул. Берл понял, о чем речь, но решил пока работать молча. В четверг он уже сумел объяснить хозяину, что в субботу работать не может – еврейский Бог не позволяет. Хозяин был очень недоволен. В понедельник он отдал Берлу десять долларов и молча указал на дверь.
Теперь это стало главной проблемой: в еврейском квартале работы не было, а в христианских субботний покой назывался прогулом. Берл уже немножко говорил по-английски. Он был приятным, смышленым, проворным парнишкой, и его брали то на стройку, то на фабрику. Он работал очень старательно, но через две – хорошо, если три недели его увольняли. Берл забирал заработанные деньги и уходил. Он не мог работать в субботу, но совестился, что подводит славных людей, которые показывали, что надо делать, платили четыре-пять долларов в день и были снисходительны к его ошибкам новичка. Все это он описывал в письмах домой и к Басе. Воскресенье было свободно, и он, хотя и писал только правду, всегда находил что-нибудь смешное и трогательное для рассказа. Причем одну историю не пересказывал в двух письмах. И мама, и Бася писали, что читают его письма всей семьей. Сначала то, что получили мама и папа с братьями, а потом кусочки из писем, которые получила и читала вслух Бася. Кое-какие строчки из писем к Басе не подлежали оглашению…
В ответных письмах родители писали, что жизнь дорога, продуктов очень мало. Мельницу отобрали, и отец с братьями теперь просто работают на ней за паек муки. Но это еще большое счастье. Другого мельника убили во время погрома, а хозяина лесопилки расстреляли пьяные петлюровцы.
Четыре месяца Берл нанимался здесь и там и в конце концов понял, что работать и зарабатывать он может только по своим правилам. На пятьдесят долларов, скопленных за это время жесточайшей экономией, он купил на рынке спицы, нитки, булавки, фабричные кружевные воротнички, иголки для примуса, фитили для керосиновых ламп – всё, до чего додумался сам и что посоветовала госпожа Бройдо, которая жила теперь неподалеку и в семействе которой он раз в месяц проводил субботу.
В воскресенье утром он вытряхнул на кровать одежду из чемодана, служившего ему платяным шкафом, наполнил чемодан товаром и отправился на вокзал. Не зная, куда ехать, Берл купил билет на ближайший поезд, который шел на север. Он смотрел в окно – город никак не кончался. Часа через два пошли фермы, огороды, рощицы, речушки, не огороженные набережными, и Берл, сказав вполголоса «Адонай элохейну – Адонай эхад»[41], сошел на первой остановке.
Он дотащил чемодан до ближайшего домика, стоявшего между огородом и выпасом. Хозяйка вешала выстиранное белье во дворе. Стучать в дом ему не пришлось, а это было самое страшное. Господь помог. Берл поставил чемодан на землю, раскрыл его и сказал выученные заранее английские слова:
– Не нужны ли госпоже иголки или булавки?
Женщина подошла. Она купила несколько катушек ниток, белый целлулоидный воротничок для мужа и дюжину шпилек для своих тяжелых кос, спрятанных под косынку. Цена была без запроса, но она немножко поторговалась. Берл помнил наизусть, сколько заплатил за каждую мелочь. Он решил, что для почина обойдется без прибыли. Заработать надо только деньги на проезд и на обед. У следующей фермы тоже купили ниток и простенький шейный платочек. В третьем месте у дочери фермера был день рождения, и отец обрадовался, что может подарить ей бусы, которые выглядели совсем как жемчужные, а стоили чуть дороже пары кур. Тут его напоили парным молоком и предложили кусок мясного пирога. Молоко он выпил, а от пирога твердо отказался. Но небольшой круглый свежий хлебец взял с удовольствием. Ночевать ему позволили на сеновале. Утром, простившись с хозяевами и расспросив, что привезти в следующий раз, Берл пошел дальше. В четверг вечером он выбрался к железнодорожной станции с полупустым чемоданом и двадцатью восемью долларами чистой прибыли. Столько он мог бы заработать за неделю на фабрике. Кроме того, в чемодане была банка меда, которую дали вместо денег за плюшевого мишку, и дюжина груш, полученная в дополнение к трем долларам за сахарницу вместе с маленькими щипцами для рафинада. В пятницу утром Берл был дома. До начала субботы он успел закупить товару на два чемодана. Второй одолжила соседка с верхнего этажа, которую он безо всякой задней мысли угостил парочкой груш.
В воскресенье Берл прибыл на вокзал с двумя тяжелыми чемоданами. В этот раз он пошел по фермам, расположенным с другой стороны от железнодорожного полотна. Чемоданы оттягивали руки, и найти что-нибудь в них было непросто, но люди покупали и просили приходить еще. Из второй поездки он привез шестьдесят долларов прибыли. Теперь он смог купить не только второй чемодан, но и лоток на ремне, который можно было повесить на шею. Там лежали самые ходкие вещи: зеркальца, гребешки, щетки для ботинок, тетрадки для детей и маленькие ножнички для ногтей.
Письма Басе и родителям он писал теперь карандашом в поезде. В субботу писать нельзя, а вечерами он уставал до полного беспамятства. Засыпал в крестьянском сарае или на сеновале, не успев вымыть руки с дороги.
Зато
