Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов - Михаил Сергеевич Трофименков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Происходит неизбежное. Фильм превращается в большую вампуку. Вот Алевтина передает через третьи руки попу прощальное письмо. Дескать, когда мы навещали лагерь военнопленных (подозрительно мордатых), я заразилась тифом и ухожу умирать. Затем мы видим Алевтину, которая, богатырской грудью пробивая дорогу в сугробах с человеческий рост, бредет по лесу, да еще и с песнями. Заплакать можно только от смеха: с тифом шутки плохи, заболев им, не то что не распугаешь пением всю живность Псковщины, но и столь длинного письма не допишешь.
В полный разнос фильм идет в эпилоге, датированном 1978 годом. У стен монастыря застревает машина, набитая молодыми мажорами, чей кассетник оглашает округу «Вавилонскими реками». Почему именно эта песня Boney М оказывается метафорой молодежной бездуховности – тайна сия велика есть. Не «Симпатия к дьяволу» же, в конце концов. Издалека ковыляет скрюченный «ГУЛАГом» поп. Мажоры насмехаются над ним, но одновременно просятся в обитель: укрыться от дождя и перекусить.
Знаем-знаем, чем кончаются в кино насмешки над внешне безобидными старичками. С доброй улыбкой людоеда смотрит отец Александр на молодежь: дескать, ведаю, что вы сделали прошлым летом. «Заходите, детки. Атам видно будет». Не слушайте его, детки. Бегите, детки, бегите и не оглядывайтесь. А то станете героями сиквела «Поп-2: Кровавая обитель».
Последнее воскресение (The Last Station)
Великобритания, Россия, 2009, Майкл Хоффман
Добротный режиссер Хоффман посвятил фильм последним неделям жизни Льва Толстого (Кристофер Пламмер). Про то, что 80-летний Пламмер и Хелен Миррен, сыгравшая Софью Андреевну, не срамят британскую актерскую школу, и упоминать глупо. Само собой (он же англичанин), никаких «сапог всмятку» и «водки из самовара» Хоффман себе не позволил. Само собой (он же режиссер), Хоффман кое-где пожертвовал исторической правдой ради сценарной закругленности: так, последний, умиротворенный вздох графа – вопреки истории – принимает Софья Андреевна.
Но это простительно: не для того же супруги весь фильм собачились, чтобы избежать мелодраматического финала. Точно так же исключительно ради драматургического эффекта Владимир Чертков (Пол Джаматти), правая рука Толстого в его общественных начинаниях, издатель, диссидент, благороднейший, судя по всему, человек, на экране оказался каким-то жуликом-антрепренером с купеческим смешком, негодяйской бородкой и недоброй манерой поглаживать усы.
Смешно? Ну, конечно, смешно кое-где. «Я прямо сейчас отправлюсь на станцию. Мадам Толстая станет Анной Карениной». Страшно подумать, что напишут об этом утренние газеты.
Но, положа руку на сердце, любой иностранный фильм чем-нибудь да посмешит соотечественников героев. Хотя бы тем, что говорят герои не по-русски. «Ю лав ми, Левушка?» – «Оф коз, ай ду».
Любой фильм о Толстом обречен чем-нибудь да напомнить об иконоборческих анекдотах Хармса. Ну, вот, например: ночь, вся усадьба уснула, только в спальне графини не гаснет окно, а над лугами и полями разносятся забористое кудахтанье и петушиный крик. Это граф с графиней, тряхнув стариной, играют в петушка и курочку. Софья Андреевна: «Я ваша маленькая птичка. Вы знаете, какие звуки я издаю». Ну, а что, им в спальне о преследованиях духоборов разговаривать?
Интереснее другое. Считается, что очень важно, чьими глазами увидено происходящее на экране: зритель якобы непременно должен идентифицировать себя с кем-то из героев. Мнение хоть и общепринятое, но далеко не бесспорное, к биографическому кино или экранизациям классики применимое с трудом: ну как идентифицировать себя тому же англичанину с Ричардом III или королем Лиром? А Толстой в фильме – чистый Лир, хотя Лиру с его тремя дочерьми было куда как легче.
Толстой не мается, кому из 13 детей завещать авторские права, – дети побоку. Бери круче: завещать ли посмертную прибыль от собраний сочинений семье, чего добивается истериками и суицидными выходками Софья Андреевна, или русскому народу, то есть передать в распоряжение Черткову.
На вопрос «кто, черт возьми, видит то, что видим мы?» Хоффман отвечает так, что история получается скорее английская, чем русская: не развесистая клюква, а развесистый викторианский ясень, в честь которого, очевидно, и названа Ясная Поляна.
Вот вам герой, с которым просто и приятно себя отождествить, – юный идеалист, свежий выпускник университета Валентин Булгаков (Джеймс Макэвой). Последний секретарь Толстого, сидевший и в царских, и в советских, и в нацистских тюрьмах, высланный в 1923-м из СССР, вернувшийся после войны и 20 лет директорствовавший в Ясной Поляне. Пользуясь его щенячьей доверчивостью, адский Чертков засылает его к Толстому в качестве шпиона и агента влияния. По ходу дела Булгаков, естественно, теряет невинность. И в буквальном смысле слова – с обитательницей чертковской коммуны Машей (Кэрри Кондом). И в переносном – проникается сложностью мира, трагизмом толстовской кармы. Классический, что называется, роман воспитания молодого человека – почтеннейший жанр.
Ну викторианский же сюжет. Юный выпускник, скажем, Кембриджа поступает – по протекции обеспокоенного и корыстного душеприказчика – секретарем к старому помещику, который не понарошку чудит: Ганди, видать, начитался. Хотя в реальности это Ганди начитался Толстого. Чудили-то в те времена повсюду и более или менее одинаково: пацифизм, вегетарианство, спиритизм, суфражизм, свободная любовь или, напротив, половое воздержание – интернациональное меню. Это сейчас зритель может дивиться: надо же, первые хиппи еще в начале XX века появились, да еще и в России, да еще и графского звания.
Так что с проблемой, как снять, не погрешив против общепринятых сценарных рецептов, фильм о великом человеке, Хоффман справился успешно. Ну, скучно, конечно, так с этим ничего не поделать. И за Черткова немного обидно: так он давным-давно умер, ему все равно.
Прорыв
Россия, 2006, Виталий Лукин
Беспрецедентный объем «Архипелаг
