Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов - Михаил Сергеевич Трофименков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Очевидно, докладная записка, которой придали форму фильма, уже принята за руководство к действию на высшем уровне. Возможно, что и премьера не случайно совпала с обращением президента Путина к Федеральному собранию. Нельзя же принять всерьез слова режиссера о том, что премьера намечалась на сентябрь, но ее отсрочили из уважения к Федору Бондарчуку, чтобы не украсть зрителей у «9 роты». Президент назвал повышение рождаемости национальным приоритетом. А что мы видим в «Прорыве»?
Жена генерала навещает в палате роддома, декорированной телевизором с президентом на экране и иконкой, беременную невестку. Та же первым делом радостно спрашивает у свекрови: «Вы уже слышали, что сказал президент?» А ее муж, прежде чем подорвать себя гранатой вместе с боевиками, улыбнется: «А у меня сын родился».
Возможно, и лозунг «Слава России!», в 2000-м ассоциировавшийся лишь с баркашовцами, но вложенный в уста гибнущего солдата, был реанимирован прокремлевскими молодежными организациями именно после прочтения докладной записки «Прорыв». А необходимость проведения эффективной молодежной политики авторы зашифровали в сюрреалистическом эпизоде: солдат-татарин танцует рэп перед русским предателем, воюющим на стороне чеченцев.
В первом же эпизоде авторы изящно снимают муссируемый в мире вопрос, не является ли война в Чечне религиозной войной против ислама. На экране БТР рассекают кавказские просторы. За кадром теплый баритон поет о том, что все это наша родина, сынок, здесь отчий дом, здесь стоит наш храм, среди колосящихся нив течет родная река, а с неба – святая вода. После этого сомнений в принадлежности Чечни православному космосу не должно возникнуть никаких.
Столь же изящно авторы снимают возможные претензии к тактике российской армии. После «Прорыва» уже не стоит интересоваться, почему федералы вечно оказываются перед лицом многократно превосходящего неприятеля. В течение всего фильма генерал отказывается поддержать гибнущую роту артиллерийским огнем: дескать, не время еще. И только когда последние пять бойцов вызывают огонь на себя, радостно отдает приказ стрелять. Все правильно: правда искусства сильнее правды жизни. А в советском искусстве вызвать огонь на себя – канонический подвиг. А откуда взяться героям, если им на блюдечке поднесут предусмотренное уставом и приказом обеспечение операции?
Да и герои просят огня лишь потому, что в советском военном кино положено хрипеть в телефон что-то типа «Беркут, Беркут, я Таймыр». На самом-то деле все они, еще только собираясь на операцию, знают, что обречены. Не потому, что генералы такие тупые, а потому, что герои должны умереть, а генералы лишь исполняют волю провидения.
Впервые в отечественном кино создан и столь впечатляющий групповой портрет врага, суммирующий все пропагандистские озарения обеих чеченских войн. Против России объединились негр, на ломаном русском интересующийся у боевика Руслана, перевели ли уже гонорар на его банковский счет; две белобрысые снайперши, одна из которых, чтобы не возникло сомнения в их национальности, ругается по-латышски (темперамент обязывает: кроме одного матерка они не проронят ни звука); полевой командир, который в разгар боя отбегает в кусты вмазаться героином; загадочный тип, на сайте фильма обозначенный как «ирландец Киркпатрик».
К самим же чеченцам авторы относятся дифференцировано. Среди них есть, например, «афганец», который, стоит бывшему однокашнику по военной академии напомнить ему об этом, начинает так переживать и потеть, что международным террористам приходится его пристрелить. Не стоит брюзжать, что и таких «афганцев», и таких генералов, отказывающихся забрать сына из боевых порядков в теплый штаб, и таких медсестер, признающихся лейтенантику в любви как раз накануне его гибели, в отечественном кино и пропаганде в целом можно уже мерить на вес. Ценность «Прорыва» как раз в том, что все происходящее на экране где-то уже да встречалось. Но никому не приходило в голову вбить все эти химеры и фантомы в какие-то жалкие полтора часа экранного времени.
Прощай, Кристофер Робин (Goodbye Christopher Robin)
Великобритания, 2017, Саймон Кёртис
К чести Кёртиса, он избежал искушения, которому не в силах сопротивляться авторы кинобиографий писателей-визионеров, а уж тем более сказочников. Даже «Волшебная страна» Марка Фостера (2004), фильм об авторе «Питера Пэна» Джеймсе Барри, завершался невыносимо слащавым явлением его покойной жены, обнимающей сына перед тем, как перенестись в Волшебную страну. В байопике Алана Милна (Доналд Глисон) Винни-Пух и прочие Пятачки не оживают на экране, оставаясь любимыми куклами его сына Кристофера Робина (Уилл Тилстон), ну и персонажами книги, начисто вычеркнувшей из памяти потомков все прочие опусы плодовитого и популярного драматурга. Писательство в фильме – никакое не волшебство, а ремесло, способное скорее разрушить магию повседневности, чем ее сотворить. Да и вообще сказочники, как известно, не самые приятные люди на земле.
Бесспорное достоинство фильма и то, что рождение книг о Винни-Пухе, увидевших свет в 1926 и 1928 годах, детерминировано ужасами XX века. Милну возвращено звание одного из главных писателей «потерянного поколения» – наравне с Хемингуэем или Ремарком. С Первой мировой Милн, участник битвы на Сомме, которую, как и все сражения той войны, точнее было бы назвать бойней на Сомме, вернулся издерганным неврастеником. От звука лопнувшего воздушного шарика он разве что не бросается на землю, прикрыв голову руками. А жужжание пчел кажется ему жужжанием мясных мух, тучами носившихся над траншеями.
Мирная жизнь столь невыносима, что Милн с женой Дафной (Марго Робби), лощеной светской дрянью, и сыном буквально сбежал в сельский особняк, чтобы не смущать светскую чернь почти что революционными речами и засесть за пацифистский роман «Мир с честью». Напиши он его, стал бы в лучшем случае вторым Олдингтоном, автором «Смерти героя». Но, придумав – в процессе игр с шестилетним Кристофером Робином – своих чудесных зверушек, одновременно вылечился от посттравматического синдрома, стал тем самым Милном и испортил жизнь сыну до такой степени, что тот возненавидел собственное имя.
На волне вселенской моды на Винни-Пуха
