Последний викинг. Сага о великом завоевателе Харальде III Суровом - Дон Холлуэй

едва стоял на ногах. Пселл вспоминает, что он еле держался на коне, опухшие пальцы с трудом могли держать поводья, а лицо было растянуто водянкой. Он возглавлял процессию, словно это были его собственные похороны.

Харальд с воинами шли рядом с императором, выполняя свой долг, а впереди шагал манглабит, плетью и булавой разгоняя всех встающих на пути граждан, оказавшихся на Месе и на различных форумах по дороге на ипподром, где на потеху толпе выставили пленников. Подобно Михаилу, Зоя и Иоанн в сопровождении Харальда, под одобрительные возгласы сотен тысяч зрителей, появились из дворцового прохода в кафизме – императорской ложе арены. Толпа делилась на димы – фанатов двух команд колесничных гонок на самые длинные дистанции, «голубых» и «зеленых». Однако димы, играя практическую роль, также представляли собой и политические силы: «голубые» поддерживали высшие сословия, а «зеленые» боролись за низшие сословия. Все, однако, единодушно преклонялись перед Михаилом, который питался их любовью как свежим подкреплением своей власти.

В белой тунике, с новой спатой и золотым медальоном своего титула, Харальд мог купаться в лучах императорской славы. В отличие от молодого цезаря Пселл с тревогой наблюдал, как младший Михаил стоял поодаль, пока старшего Михаила развлекали шутками, отпущенными в его адрес. В то время как будущий правитель ждал своего часа, чужестранец Харальд занимал почетное место.

Такая ситуация не могла длиться долго, поскольку император не был способен предотвратить неизбежное. Братья увели его от чужих глаз и спрятали, как могли, чтобы никто не заметил его слабости. Их главной целью теперь было не сохранить ему жизнь – это дело, очевидно, уже было безнадежно, – а сохранить власть в семье.

10 декабря 1041 года Михаила перенесли в монастырь, который он построил в честь святых Космы и Дамиана, сирийских врачевателей, замученных за христианскую веру. Неспособные на этот раз сохранить жизнь императору, варяжские стражники сопровождали его, где бы тот ни был, и как спатарокандидат Харальд заботился о хозяине всё время, пока не передал в руки священников. Они сняли императорские одежды с Михаила, облачили в простые монашеские одеяния и выбрили ему тонзуру – остригли макушку головы, оставив корону из волос, – и, как написал Пселл, «храбро окружив от всякого зла, отпустили его».

Весть о неминуемой смерти императора быстро дошла из города во дворец, где Орфанотроф уже был готов поменять одного правителя на другого. Он созвал братьев: Константина Каталлакоса, бывшего дукса Антиохии, которого возвысил до мегадоместикоса, верховного главнокомандующего армией, и Георгия, уже протобестиария, ответственного за ведение личного хозяйства императора, – во дворец, куда усадили юного цезаря, полностью готовые поменять одного императора Михаила на другого.

Когда Михаил IV готовился встретиться с Творцом не как император всего христианского мира, а в скромном монашеском обличье, его спокойствие нарушил неистовый стук в церковные двери. Невероятно, но это была императрица всего христианского мира Зоя, умоляющая в последний раз увидеть мужчину, которого любила и потеряла. «Когда она узнала о его тонзуре, – записал Пселл, – то осмелилась покинуть женские покои и, пренебрегая собственной безопасностью, пешком пошла его искать».

Это было огромным риском и чрезмерным проявлением преданности со стороны женщины, которую многие могли бы обвинить в отравлении мужа, и многие упрекали в отравлении первого мужа, вспоминая, как цинично она зашла в спальню Романа, чтобы удостовериться в его кончине. «Однако Михаил не захотел ее видеть – или испытывая стыд от того зла, которое она в нем взрастила, или из-за того, что о ней уже не думал, внутренне подготовившись ко встрече с Богом».

Неизвестно, кто прогнал Зою от дверей церкви, но велика вероятность, что это был Харальд, поскольку аколуф и цезарь Михаил не присутствовали на своих постах, примеряя трон на себя. Принимая во внимание его отношения с Зоей, он мог быть единственным мужчиной, способным утешить в минуты горя. Но его долгом было отправить Зою обратно, и, по словам Пселла, та надлежащим образом вернулась во дворец. Если бы Харальд не внял ее мольбам, она такого поступка не забыла бы.

Между тем император приблизил свой конец. Как описал это Пселл, «по мере того как его оставляли силы, он вернулся на диван и лег. Он был спокоен, поскольку потерял всякую способность говорить, и даже дышал с трудом. Наконец он отдал Богу душу».

«Он правил семь лет и восемь месяцев, – записал Скилица, – и был честным, уважаемым человеком, прожившим тихую и благочестивую жизнь, за исключением своего проступка в отношении Романа, и многие это относили на счет орфанотрофа».

«В годы своего правления Михаил многого достиг и многое планировал, в большинстве случаев добиваясь этого, – подтверждает Пселл. – Что касается меня, то когда я считаю его успехи и неудачи, то нахожу, что успехи перевешивают всё остальное, и ни минуты не сомневаюсь в том, что он попал в лучшие миры». С Михаилом Харальд не был знаком ни близко, ни долго, однако видел его на поле боя – и знал как товарища по оружию, что было неведомо для придворных и писарей. На каком бы посту в Византийской империи Харальд ни находился, он прямо или косвенно был обязан этим императору Михаилу IV.

И сейчас Харальд будет обязан другому императору, Михаилу V… но так же недолго.

XII

Царство террора

Если ты служишь василевсу, всячески остерегайся клеветы против себя, каждый день взывай пред глаза свои картину падения твоего, так как не знаешь, какие козни плетут за твоей спиной. Если же ты – первый человек василевса, смиряйся и не заносись, ибо слава и власть порождают завистников… Ведь люди жадны до того, чтобы забраться на такую высоту. Некоторые же, достигнув этого или благодаря совершенству своих добродетелей, или благодаря усердию, или по попустительству Божию, наконец гибнут, став беспечными и исполнившись спеси.[37]

Кекавмен

Судьба всей Византийской империи находилась в критическом положении три дня. На троне не было императора, и Константинополь находился в подвешенном состоянии. Иоанн Орфанотроф задержался у тела покойного брата, организовывая