Формула всего - Евгения Варенкова

– Андрей, подь сюды!

Выкать подчиненному Косицкий считал ниже собственного достоинства.

Андрей Никанорыч, крайне раздосадованный, что начальство обрывает его разговор с миловидной девицей, встал под балкон и задрал голову:

– Что-то не так, ваше благородие?

– Да нет, все так. А не знаешь ли ты случайно, что у нас здесь за карлик бродит… вон тот, что у Сычева керамику смотрит.

– Не могу знать, ваше благородие.

– Так пойди и скажи ему, что коллежский асессор желает принять его у себя.

– К вам, что ли, привести?

Асессор кивнул.

– Сейчас?

Косицкий повторил утвердительное движение головой. Жандарм, хоть и был удивлен неожиданной просьбой, затопал по направлению к коротышке. Какаранджес (а это был он и никто другой) в этот момент ловко стянул с прилавка эмалированную брошь. Продавец ничего бы и не заметил, но Андрей Никанорыч, как положено людям его профессии, все усек и принял меры. Он встал на пути Какаранджеса, совершенно загородив своим торсом солнце, и почти ласково обратился к нему:

– Милый человек, вы зачем брошку слямзили?

Коротышка было метнулся в сторону – он рассчитывал убежать, но суровая рука ухватила его за ворот и вернула назад.

– Я все отдам! Не губите! – взмолился Какаранджес, а в ответ прозвучало хладнокровное «Разберемся».

Глава двадцать четвертая

Дэ сави рэка чунгардыя, до доя тосадэла[81].

Асессор Косицкий, пока никто не видел, в третий раз открыл нижний ящик и отхлебнул воодушевляющего напитка. В обычном состоянии цветастость его честолюбивых фантазий органично совмещалась с ворохом самых незначительных поступков, но подобно тому, как ветер в поле иногда заверчивает легковесную пыль столбом, так и алкоголь поднимал Косицкого над его обрыдлой стезей, и тот, потеряв под ногами почву, гнался со сквозняком в такие заоблачные дали, что, не успев состариться, протер об небесные выси изрядную плешь у себя на макушке. Никто, понятно, на его счет не заблуждался и не ждал, что Косицкий неожиданно прыгнет в Сарданапалы, однако, находясь под градусом, асессору было легче обманывать самого себя. «Я вам еще докажу! Я вам докажу!» – плевался он в прохожих глазами из-под пенсне. Поэтому пузырек с разведенным спиртом стал таким же непременным атрибутом его канцелярии, как тушь и бумага.

Разыгрывая из себя мастера сыска, Косицкий спустился вниз, где его ожидали жандарм с коротышкой.

– Обыскали уже? – надменно спросил асессор.

– Вас ждем, – ответствовал Андрей Никанорыч и переключился на арестованного. – Ну-ка выверни карманы, щенок.

Какаранджес изображал статую, и жандарму пришлось применить силу. Он вытряхнул из коротышки три эмалированные броши, сережки, новенькое огниво, детский свисток, два шурупа и клещи. Вот и весь воровской улов. Косицкий потрогал вещи руками, словно хотел дополнительно убедиться, что они существуют в реальном мире. Какаранджес стоял перед ним ни жив ни мертв. Мысль его настолько лихорадочно искала выход, что коротышка был полностью занят ею и ничего не предпринимал. Он помнил, как однажды подшутил над ним Муша – посадил верхом на коня, а потом хлестнул того по крупу кнутом. Рысак припустил в галоп. Какаранджес вцепился руками в гриву и, крича благим матом, проскакал через весь табор. В тот момент он не мог ничего поделать. Ему оставалось только ждать, пока конь сам не вздумает остановиться или пока он не грянет с него на землю. Попав в лапы закона, коротышка чувствовал себя так же, как на том жеребце – обреченно доверившимся судьбе. Скинет так скинет. Пощадит так пощадит. Косицкий действительно мог промурыжить коротышку хоть неделю, хоть месяц, но вместе с тем он все же мог смилостивиться и спустить дело на тормозах. В сущности, какие пустяки – три эмалированные броши, сережки, свисток, огниво, клещи и два шурупа!

Но жандарм имел на сей счет свое мнение.

– Вот смотрите-с, ваше благородие, – обратился он к Косицкому. – Типичная кража-с. То-то я смотрю: морда-с у него тощая, а сам толстый. Это он от стыренного добра распух-с.

– Жадность фраера сгубила! – вставил второй жандарм, который только что подошел к ним поглазеть на диковинного воришку. – Сразу видно – не в первый раз!

– Да что же вы такое говорите! – возопил Какаранджес. – Здоровьем клянусь, удачей, мамой, в первый раз бес попутал.

– Не тараторь.

– Кушать нечего было, пятый день во рту ни кусочка хлеба.

– Ну так что же ты, шурупами хотел ужинать? А сережки в салат пустить?

– Погоди, Андрей, – вмешался Косицкий. – Расскажи лучше нам, откуда ты взялся?

Коротышка быстро сообразил, что про цыган в этом месте поминать не стоит – не такая у них репутация, чтобы козырять знакомством с ними в полицейском участке.

– Я сирота, родителей не помню. Вырастила меня одна добрая женщина, ее тиф доконал. Приехали родичи к панихиде – видят, дом хороший, а в нем я один за хозяина остался; своих детей у кормилицы не было. Родичи в тот дом сразу въехали, а меня выгнали. И шатаюсь я с того дня по свету, от людской жестокости стражду и терплю всяческие лишения, – Какаранджес шмыгнул носом и добавил жалостливо: – Как бедный Иов.

– А ты почему такой маленький?

– Значит, Богу так было угодно.

– Да, – Косицкий потер подбородок. – Как же нам с тобой поступить?

– Руки ему отрубить – и все тут! – широко улыбнулся Андрей Никанорыч.

Он, конечно, шутил, но Какаранджес воспринял это за правду. Самое главное, что и Косицкий, будучи полным профаном в уголовных делах, тоже клюнул на жандармскую выдумку.

– А по локоть сейчас отрубают или по запястья? – деловито спросил асессор, а Андрей Никанорыч решил раскрутить эту хохму дальше, чтобы потом, рассказав все друзьям, выставить перед ними Косицкого полным посмешищем и невеждой.

– Зависит от тяжести-с преступленья, – ответил жандарм, подкрутив усы.

– По-пощадите! – заикаясь, завопил коротышка и бросился асессору в ноги, едва не целуя ему ботинки. – Ну что я такого сделал?! Отпустите! Я вам пригожусь!

– Как? – усмехнулся Косицкий.

– Прикажите остаться с вами наедине!

– Ишь ты! – засмеялся Андрей Никанорыч, но тут же встретил серьезный взгляд Косицкого:

– Оставь нас. Он не опасен.

– Как прикажете.

Какаранджес слушал их диалог с замиранием сердца, не смея ни выдохнуть, ни вдохнуть. Как только дверь за жандармом закрылась, он опять рухнул на колени:

– Отпустите, ваше благородие! Я ничего дурного не сделал. Ну кому от этого станет хуже? Пощадите сироту!

– Это я все уже слышал, – отрезал Косицкий. – Говори, что хотел сказать.

Какаранджес покосился на дверь, и губы его изобразили разрез улыбки, сочетающей лицемерное подобострастие и решительное коварство.

– Я вам помогу, – доверительно начал он. – Я всего лишь маленький воришка, но у меня есть сведения… Они продвинут вас еще дальше…