Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов - Михаил Сергеевич Трофименков

Евлахов уронит не глицериновую – живую, плотниковскую слезу над гробом человека, которого совсем не знал и цинично обманывал: «прощай навеки, брат».

Возможно, роль была его подлинной жизнью и смертью.

Возможно, единственная мораль этой повести о том, что никто не знает самого себя, заключена в этой, «братской» слезе.

Салют-7

Россия, 2017, Клим Шипенко

Общественность хором сравнивает обаятельную былину о подвиге космонавтов Владимира Джанибекова и Виктора Савиных, названных в фильме Федоровым (Владимир Вдовиченков) и Алехиным (Павел Деревянко), со «Временем первых» на том основании, что оба фильма посвящены героическим вехам освоения космоса. Но гораздо очевиднее параллели с «Ледоколом». И там и там советские люди застряли в бездушных просторах – ледовых или астральных – именно тогда, когда сама родина вошла в необратимое пике, в 1985 году.

Совпадение обстоятельств лишь подтверждает: главное – нюансы. «Салют» доказал: о серьезных вещах можно говорить с интонацией почти что капустника, ничуть не унижая ни прошлое, ни героев, ни зрителей. Можно снять патриотическое кино, не разрывая на груди скафандра, а в любви к родине признаваться не начальству, а жене в постели, как безыскусно признается Федоров: люблю, говорит, жену, дочь, футбол и коммунизм строить.

Был такой странный, но адекватный трагикомическому духу истории советский феномен, «героическая комедия» о войне или революции: три прихлопа, два притопа, а в финале – гибель всерьез. «Салют» – героическая комедия с поправкой на то, что зритель осведомлен: дважды Герои Советского Союза Джанибеков и Савиных живы и здравствуют. Но Шипенко заставляет пережить кажущуюся неизбежность их гибели, словно они, да, погибли. Хеппи-энд заключается не столько в их спасении, сколько в победе над древним ужасом перед бездной, оглашенной в финале великим гимном застоя «Арлекино».

Смешно, когда Федоров, забыв, что не в невесомости парит, выпускает из рук стакан, летящий с балкона на безвинного котика. Но экранный космос позывы посмеяться отбивает напрочь. Хотя нарастающая запредельность ситуации еще чуть-чуть – и покажется пародийной. Орбитальная станция грозит рухнуть на территорию потенциального противника, впадающего в отрепетированную истерику. Когда поспешно снаряженный экипаж чудом со станцией стыкуется, она оказывается покрытой изнутри льдом и снегом. Не успевают герои подхватить воспаление легких, как вспыхивает пожар, который тушат ценой разгерметизации: хрен редьки не слаще. А чтобы хрен медом не казался, Алехин впадает в скоротечное, но острое помешательство и пытается впустить на борт фантомных спасателей-янки.

Ненавязчиво играя жанровыми регистрами, Шипенко напоминает зрителям, что они смотрят фильм, а не репортаж. Играет он то в фильм ужасов в жанре «и-тут-дети-поняли-что-с-орбиты-вернулся-не-папа-а-хрен-знает-что». То в «тарковщину»: снег в космосе – чем не «Солярис». То в лубки о русских, починяющих солнечные батареи при помощи лома и какой-то матери. Будет, будет вам и кувалда как последний, неотразимый довод большевиков, и мохеровые шапочки – эвфемизм ушанок, и мать, и водка, в невесомости принимающая форму шара. Этакий карнавальный ответ Голливуду. Хотите нас видеть такими: да бога ради, нам не жалко.

Игра хороша, когда идет всерьез: в этом заключалась философия героической комедии. В «Салюте» можно углядеть метафору судьбы СССР. Притом что это первый фильм на советском материале, зачищенный от вульгарной антисоветчины. Вызывает недоумение разве что лысый чекист, поучающий советский космический синклит, но почему-то не отправленный за самоуправство в психушку. Зато дорогого стоит олимпийский мишка, со свистом уносящийся в бездну: жуткий образ. Янки, спешащие на помощь бедующим русским, – такие же фантомы отравленного сознания, как и ангелы, привидевшиеся Федорову в прошлом полете. Нет ни ангелов, ни янки, а только родная земля, космос и «отличные парни отличной страны», как пелось в героическом шлягере Эдиты Пьехи «Огромное небо».

Самый пьяный округ в мире (lawless)

США, 2012, Джон Хиллкоут

Сухой закон (1919–1933) – потрясающий урок, который Америка дала миру: мир его, как водится, не усвоил. Суть урока в том, что последствия сокрушительной победы борцов за нравственность катастрофичны прежде всего для нравственности. Восемнадцатая поправка к конституции, запрещавшая производство, транспортировку и продажу алкоголя, увенчала почти столетнюю борьбу за трезвость. Кто только ее не вел: протестанты, суфражистки, просто домохозяйки, уставшие вытаскивать мужей из салунов, афроамериканские профсоюзники, патриоты, подозревавшие, что страну спаивают иностранные агенты.

Но стоило им победить, как вместо благолепия грянула первая в истории криминально-экономическая – как в России 1990-х – гражданская война: «ревущие двадцатые». Тысячи людей полегли в боях за передел подпольного рынка. Оргпреступность, которой государство подарило целый сектор экономики, раздулась в монстра, и борьба с ним затянулась на десятилетия. Хуже того: криминализовалось множество простых граждан, при иных обстоятельствах вполне законопослушных. Им-то и посвящен «Самый пьяный округ в мире» австралийца Хиллкоута по сценарию Ника Кейва.

«Сухая эпоха» породила целый жанр – гангстерский фильм, заявивший о себе залпом шедевров: «Маленький Цезарь» (1930), «Враг общества» (1931), «Лицо со шрамом» (1932). А потом тема на цыпочках удалилась в сериалы и фильмы категории Б. На авансцену она возвращается редко, но если возвращается, то только держись. Урожайными выдались 1980-е: «Однажды в Америке» (1984), «Клуб “Коттон"» (1984), «Неприкасаемые» (1987). Теперь, после 20-летней паузы, вслед за сериалом «Подпольная империя» «выстрелил» Хиллкоут.

Тема оживает, когда в обществе веет чем-то таким страшноватым и морально-нравственным. 1980-е – эра «нового консерватизма», реакции на праздник жизни 1960-1970-х. Наши дни – это репрессии против таких относительно невинных пороков, как курение, и проигрыш «войны с наркотиками», очевидный для всех, кроме проигравших. В кои-то веки тема оказалась для России, где бушует ханжество всех оттенков, еще актуальнее, чем для США.

Фильмов мало, но это не вредит узнаваемости мощной визуальной мифологии. Полицейские деревянными молотками разбивают бочки с виски, орошая землю янтарной влагой. Истерическое веселье в ночных клубах: на сцене – гении джаза, в зале – Аль Капоне, через черный вход выносят трупы. Бешеная пальба из автоматов «томпсон», выставленных в окна мчащихся по чикагским улицам автомобилей. Это такие же символы XX века, как красное знамя над Рейхстагом или высадка человека на Луну.

Ничего этого у Хиллкоута нет: такого сухого закона мир еще не видывал.

Вся мифология 1920-х – урбанистическая. Самый же пьяный округ Франклин, штат