Серый ангел - Валерий Иванович Елманов

сей промежуток германские части было легче лёгкого, причём без боевых столкновений с императорской армией.

Что и говорить, соблазн велик.

Виттельсбах, восхитившись точностью прогноза своих тайных визитёров, добросовестно доложил о предложениях петроградских властей в Берлин. Но своё слово, данное им Голицыну, сдержал. В самом конце сообщения он указал, что в случае заключения союза с большевиками войска русского государя, вне всяких сомнений, немедленно возобновят боевые действия против Германии. Причём не только на севере, в районе Петрограда, но и на всей протяжённости нынешних рубежей. Учитывая ничтожное количество дивизий, оставшихся в его распоряжении, сдержать напор императорской армии ему не представляется возможным.

Генерал-фельдмаршал не погрешил против истины. Если до переговоров с Голицыным в его распоряжении имелось более шестидесяти дивизий, включая восемь кавалерийских, то ныне оставалось всего двадцать – менее трети. Да и те по большей части были щедро разбросаны на оккупированных территориях, включая Украину. А одну совсем недавно переправили аж в Грузию. Иначе говоря, ни о каком серьёзном сопротивлении речи быть не могло.

Потому Виттельсбах с лёгким сердцем позволил себе заявить кайзеру, что лишь при условии возврата обратно всех солдат он обязуется оказать русским серьёзное сопротивление и удержать занимаемые рубежи. Попутно напомнил, что ещё в начале года оных дивизий у него имелось аж восемьдесят.

Зная о критическом положении немецких войск на Западе (очередное наступление, несмотря на поступавшие с востока свежие резервы, вновь захлебывалось), генерал-фельдмаршал прекрасно понимал: Берлин не в силах выделить и двух-трёх…

Продиктовав концовку текста, он направился в свой кабинет, достал из ящика стола помятую газету с фотографией распятого императора, долго смотрел на неё, а затем приложил руку к козырьку фуражки, отдавая честь усопшему.

Вторично Виттельсбах восхитился Голицыным, получив запрос из Берлина. Кайзер явно пришёл в восторг от щедрости петроградских властей, задав массу уточняющих вопросов. Среди них был самый главный. Возможно ли в случае принятия предложения большевиков и стягивания возле Петрограда имеющихся в распоряжении генерал-фельдмаршала сил, каким-то образом сдержать натиск русских хотя бы на неделю?

Стало понятно: не случись летней переброски войск, Вильгельм непременно пошёл бы на позорное соглашение с дикарями-каннибалами. На миг стало не по себе. Такого он от своего кайзера не ожидал.

Ответ главкома Восточным фронтом, подкреплённый для вящей убедительности подписью начальника штаба генерала Макса Гофмана, был по-военному краток и состоял всего из трёх фраз. Они гласили: «Удержаться сможем несколько часов. При самом благоприятном исходе – сутки. Далее – полный разгром».

Но и тогда кайзер не унялся, будучи не в силах окончательно распрощаться с заманчивой добычей. Следующая телеграмма гласила: «Не соглашайтесь, но и не отказывайтесь. Ваша главная задача – как можно дольше затягивать переговоры, при этом допустив утечку сведений о них в стан русского царя. Цель: сделать Регентский совет России более уступчивым в заключении мира или хотя бы временного перемирия с Германией».

Выполнить требования кайзера генерал-фельдмаршал попросту не успел. Произошло непредвиденное: в Петропавловской крепости от острого приступа грудной жабы[27] скончался не просто один из заложников, но сам Тихон.

Спешно вызванный к патриарху доктор Манухин, являвшийся лечащим врачом всех тамошних заключённых, прибыл слишком поздно. Ему оставалось лишь констатировать смерть. Сохранить новость в тайне не удалось – поздно спохватились и слухи распространились по городу мгновенно. Ещё до полудня эту новость оживлённо обсуждали во всём городе.

Причём сработало правило «испорченного телефона». Уверяли, будто патриарх умер не сам – «помогли» чекисты. Вывезя его втайне в свою резиденцию, они то ли забили его ночью до смерти, то ли после чудовищных пыток поставили к стенке.

И повторилось всё то же самое, что некогда в Верхнеуральске. Известие о гибели Тихона, как ранее, о смерти бывшей императрицы Александры Фёдоровны на мужнем гробе, стало своеобразным детонатором. Город в одночасье взорвался. Обезумевшее от голода население в полдень пошло напролом, невзирая на пули и штыки.

Терять им было нечего – так и так смерть в любом случае неминуема, либо от голода, либо от пули, и последняя представлялась не в пример гуманнее из-за её быстроты. Словом, гигантская разъяренная толпа устремилась на Гороховую, где располагалась главная штаб-квартира ВЧК. Вели их люди из Особого корпуса Слащёва. Нашлось у атакующих и оружие.

Охрана штаб-квартиры чекистов была поставлена на совесть. Разумеется, никаких русских – исключительно латыши, готовые выполнить любой приказ своих хозяев, каким бы бесчеловечным он ни был.

Но люди шли не побеждать – умирать. Об отступлении не было и мысли. Пусть стреляют – неважно. И даже будучи тяжело ранеными, они продолжали рваться вперед, не думая о себе и охваченные единственным всепоглощающим желанием – захватить с собой в могилу хотя бы одного врага. Это столь ясно было написано на их лицах, что дрогнула даже «преторианская гвардия» большевиков. Для прагматичных латышей такое было совершенно непонятным, а люди не любят загадок. Особенно таящих в себе смертельную опасность.

А уж когда восставшим удалось ворваться внутрь и они, добравшись до пыточных камер, увидели, что палачи учиняли с несчастными жертвами… Особенно жуткое впечатление производило некое помещение, где люди были подвешены за рёбра на крюках. Как скот на бойне. Причём некоторые оставались ещё живы.

Словом, толпу от расправы было не удержать. Да никто и не пытался. Впоследствии отряды добровольцев, наводившие порядок и убиравшие покойников, не смогли найти ни одного целого трупа из числа чекистов – всех, кто заблаговременно не успел скрыться, попросту порвали на мелкие клочки.

Так что тела главных палачей, прославившихся своей жестокостью – Вячеслава Александровича, Моисея Урицкого, Мартына Лациса, Иосифа Шейкмана-Стодолина и прочих найти не удалось. В числе прочих рядовых сотрудников погиб и Исаак Бабель, в ту пору также служивший в Петроградской ЧК.

Однако неутолённая жажда мести, обостряемая нестерпимым голодом, продолжала полыхать в людских сердцах и толпы повалили дальше, ведомые всё теми же людьми Слащёва. К тому времени к ним успели подключиться и савинковцы. Один из потоков хлынул к Таврическому дворцу, второй – в сторону Смольного. Это уже был не бескровный штурм Зимнего, но жертв оказалось мало.

Удивляться нечему – обычные служащие разбежались по домам, а остававшееся в городе большевистское руководство устремилось на Финляндский вокзал, надеясь успеть улизнуть в Гельсингфорс[28]. Следом за ними исчезли и оставленные для охраны зданий красногвардейцы вкупе с матросами.

На вокзале и разыгралось главная кровавая расправа. По загадочному стечению обстоятельств, почти все паровозы оказались отчего-то неисправными. Машинисты и кочегары тоже куда-то подевались. Словом, в Финляндию отправился лишь один состав со счастливчиками. Остальные, сидя в своих