Серый ангел - Валерий Иванович Елманов

Немногочисленную охрану в лице красных латышских стрелков смяли моментально. И тогда пришёл черёд пассажиров. Людей выдёргивали из вагонов и расправлялись с ними прямо на железнодорожных путях. Рвали всех, без разбора, не щадя ни детей, ни женщин. Кровь лилась ручьями.

Далее толпа разделилась: часть ринулась громить продовольственные склады, а наиболее решительные направились штурмовать казармы, а затем, не угомонившись, разбрелась по городу, вылавливая уцелевших.

Солдатам-красногвардейцам повезло больше. Успевшие переодеться в цивильное платье, благо, награбленного у обывателей барахла хватало, они в большинстве случаев оставались неопознанными. Зато морячков маскарад не спасал – узнавали издалека по специфической вихляющейся походке. И пощады им не давали.

Впрочем, их в городе оказалось на удивление мало. Дело в том, что постоянная стоянка кораблей находилась в Кронштадте и основная масса моряков находилась именно там, отнюдь не жаждая перебраться в Петроград. Зачем ехать в город, охваченный голодом, когда на военно-морской базе всего достаточно? Относительно конечно, но по сравнению с Питером – молочные реки с кисельными берегами.

Красногвардейские казармы успели опустеть, разочаровав мстителей, а те, что были заняты латышскими стрелками, восставший народ обходил стороной. Хватило одной неудачной попытки взять их. Ощетинившись штыками и пулемётами, «оплот пролетарской революции» не собирался отдавать свои жизни задёшево. Тем более с ними находилась и часть большевистского руководства из числа наиболее твердолобых.

Зато в остальном…

Пляска смерти, достойная кисти великого Гольбейна, длилась всю ночь. Лишь под утро город утих. А с восходом солнца в Петроград по спешно наведённым трём понтонным мостам вошла первая из царских дивизий. Честь стать комендантом освобождённого города император предоставил Дроздовскому. И звонкое пение труб вкупе с неумолчным мерным рокотом барабанного боя известило жителей, что пришло долгожданное время мира и порядка.

Уже к полудню солдаты патрулировали по всему городу, предотвращая попытки грабежей и нещадно расстреливая мародёров на месте. Но главное – отовсюду, где останавливались солдатские роты, неслись дивные ароматы горячей еды. Полевые кухни включились в работу сразу и приступили к раздаче пищи народу.

Глядя на измождённые от голода лица жителей, обычно хладнокровный и невозмутимый Михаил Гордеевич, сняв очки, принялся вытирать глаза носовым платком, сконфуженно жалуясь на усталость. А когда вытер, отдал распоряжение, чтобы командиры полков и батальонов обеспечили работу пунктов раздач на всю ночь, не прекращая до следующего вечера.

С латышскими стрелками, забаррикадировавшихся в казармах покончили в первый же день. Притом не просто жёстко, но жестоко. После увиденного щадить генерал никого не собирался. К тому же его настрой совпадал с последними рекомендациями Голицына, полученными ещё перед вступлением в город.

– Порой нужна запредельная жестокость, – открытым текстом сказал Виталий. – Для наглядности.

– Полагаете, иначе нельзя?

– Можно, но нецелесообразно. Будущие потенциальные революционеры должны воочию увидеть, что с ними учинят после новой попытки поднять мятеж. А эта чухонь – самый подходящий материал для показательной расправы.

– Помнится, Серафим Саровский, столь высоко ценимый покойным императором, говорил, что любовь выше закона, милость выше права, а прощение выше справедливости, – осторожно заметил случайно заглянувший в это время к ним Шавельский и вопросительно посмотрел на Голицына.

– По счастью, император Алексей – не Серафим Саровский, и для него жизнь одного своего солдата стоит больше, чем десятка тысяч латышей, – возразил Виталий и, повернувшись к Дроздовскому, невозмутимо подытожил: – Посему, Михаил Гордеевич, казармы – в плотное кольцо, через каждую сажень по пулемёту – на случай попыток прорваться, пушки на прямую наводку, и… Словом, не мне вас учить.

– Однако мы, хотя бы ради приличия, должны поначалу предложить им сдаться, – покосившись на местоблюстителя патриаршего престола, смущенно напомнил тот.

– Само собой, – невозмутимо согласился Голицын.

– Но безо всяких условий, чтоб руки у судей оставались развязанными. Только безоговорочная капитуляция. И времени на обдумывание дать пять минут, не больше. Далее…

– А если они всё-таки успеют сдаться? – вновь встрял Шавельский.

– Это вряд ли, – хмыкнул Виталий, хорошо зная подлинную причину их небывалой стойкости. – Но если вдруг, тогда, как водится, решать военно-полевому суду. «Особо отличившимся» – верёвку на шею. Остальным – каторжные работы лет на десять. Будут хорошо трудиться – государь амнистирует раньше.

– Вообще-то их распропагандировали в своё время большевики, посему вина на них лишь косвенная, – предпринял последнюю попытку местоблюститель.

– Не спорю. Но как вы считаете, игроку на ипподроме, поставившему не на ту лошадку, деньги вернут?

– То деньги, – вздохнул Шавельский.

– Принципиальной разницы не вижу, – отрезал Виталий. – Не следовало ставить на жокея в красном, – он смягчил тон и, повернувшись к генералу, добавил:

– Если претит душе – я понимаю, вы же не палач, – назначьте пулемётчиками и в артбатареи добровольцев. Думаю, таковых найдётся предостаточно.

– А как быть с Петропавловской крепостью? Там же заложники.

– Вам остального города за глаза. Крепость оставим за Слащёвым с приданием ему, согласно плана, пехотного полка для отвлекающего штурма. Хотя тут, отец Георгий, я с вами соглашусь. С Петропавловкой лучше всего покончить миром, иначе праздник окажется омрачённым.

Инструкции Голицына Дроздовский выполнил в точности. Выждав ровно пять минут после предложения о сдаче и получив отказ, он махнул рукой артиллеристам-добровольцам, давая понять, что можно приступать к обстрелу. Пророчество светлейшего князя сбылось на все сто – желающих вызвалось больше чем достаточно, пришлось отбирать.

В числе прочих право командовать одной из батарей выпросил у генерала наполовину седой, невзирая на свои двадцать три года, штабс-капитан. У него, как и у остальных, был особый счёт к латышам. Два брата-юнкера из Алексеевского артиллерийского, поверивших честному слову большевиков и сдавшихся. А затем расстрелянных.

О них штабс-капитан узнал, когда в составе одного из дроздовских полков вошёл в Москву. А сутками позже ему рассказали о гибели двенадцатилетней сестры, которую… Нет, латыши её не убили – отпустили, натешившись, и умерла она сама спустя три дня. Но уж лучше бы сразу к стенке.

Тогда-то и побелела его голова.

И вскоре раздался его хрипловатый голос, наполненный безумной яростью и в то же время дьявольским весельем от предвкушения долгожданной мести:

– По чухонскому оплоту большевизма – огонь!..

Белый флаг, наспех состряпанный из простыни, показался из окна спустя пять минут. Но провисел недолго – очередной снаряд угодил именно в него. А какому-то фельдфебелю, обратившему на полотнище внимание и решившему доложить об увиденном капитану, тот яростно ответил:

– А я его не видел! И впредь с подобными пустяками попрошу ко мне не обращаться!

Фельдфебель вздрогнул, уставившись на его обветренные, потрескавшиеся губы, на стекающую с них на подбородок кровь, и в страхе отшатнулся.

– Дык про флаг я так, сдуру ляпнул, господин штабс-капитан, – смущённо