Серый ангел - Валерий Иванович Елманов

томятся не какие-то там угнетатели, но божьи люди, включая самого патриарха, которые непременно окажутся расстрелянными, если…

…Слащёв не произнес второй фразы, поскольку впервые на памяти Голицына утратил присущую ему невозмутимость. Было с чего. Миновавший Заячий остров, на котором располагалась Петропавловка, «Забияка» внезапно, совершая загадочный маневр, повернул к Иоанновскому равелину, миновал его и остановился поблизости от моста, не входя в Кронверкский пролив. Следующие за ним пять эсминцев – «Автроил», «Лейтенант Ильин», «Азард», «Константин» и «Владимир» отдали швартовы со стороны Невы. «Гавриил», шедший в арьергарде, окончательно замкнул полукольцо вокруг крепости, встав напротив Алексеевского равелина.

Едва последний корабль остановился, как с его палубы взлетела зелёная ракета. Повинуясь условному сигналу, на всех семи эсминцах с мачт поползли вниз красные флаги. А буквально через пару минут над каждым кораблём гордо взвились Андреевские стяги.

Едва произошла эта метаморфоза, как в следующую минуту жерла орудий, до того угрожающе устремленные в сторону набережных Петроградского и Адмиралтейских островов, принялись медленно поворачиваться в сторону крепости.

Всё происходило в полном безмолвии. Солдаты еще не прониклись пониманием того, что смертельная опасность для них миновала. И вдруг кто-то негромко, словно опасаясь спугнуть произошедшее на их глазах, тоненько, совсем по детски, с жалобными интонациями пискнул: «Ура?» А уже в следующее мгновение тишину разорвал истошный многотысячный ликующий рев, вырвавшийся из тысяч глоток. В воздух там и тут полетели шапки, а кое-кто от избытка чувств и вовсе принялся палить в воздух.

Яков Александрович был куда более сдержан. Но и он, нарочито медленно сняв с себя фуражку и достав из кармана платок, принялся вытирать пот со лба. После чего, повернувшись к Голицыну, деликатно заметил:

– Волшебство, светлейший князь, у вас получилось весьма эффектное. Пожалуй даже чересчур. Аж меня пробрало. Вы уж, голубчик, будьте любезны на будущее предупреждать, когда вновь нечто эдакое наколдуете, а то ведь так и до инфаркта недалеко…

Голицын открыл было рот, дабы пояснить, что он здесь абсолютно ни при чём. Благодарить надлежит лишь контр-адмирала Щастного, который по всей видимости организовал это. Однако едва начал говорить, как понял: Яков Александрович ему всё равно не поверит. И Виталий махнул рукой, оборвав себя на середине. Пусть Слащёв думает, что хочет. В конце концов лавровый венок от будущего вице-адмирала всё равно никуда не уйдёт, равно как и очередной георгиевский крест.

…Расчёт Щастного оказался точным. Не такие уж и могучими орудиями были оснащены эсминцы. Обычные четырёхдюймовки, то бишь калибром 102-мм. И не столь много их имелось на каждом из кораблей. Но наглядная демонстрация того, на чьей стороне ныне Балтийский флот, ввергла латышей в шок.

Деморализованные происходящим, они, вознамерившиеся поначалу содрать для себя как можно больше, вмиг подрезали свои требования. Не до жиру, быть бы живу. И вскоре стрелки, согласившись с предложенными им условиями, принялись выводить узников из тесных камер Трубецкого бастиона.

Глава 21

Даже Керенский может пригодиться

Государь вступил в Питер спустя трое суток. Наверное, никогда толпа столь восторженно не встречала царскую процессию.

Увы, это был праздник «со слезами на глазах», в том числе и для царской семьи, ибо далеко не все дожили до этого светлого дня. Погибли в результате красного террора Вырубова, не дотянул до торжества монархии и Николай Николаевич Марков-второй, организовавший, пусть и с «помощью» Дзержинского[31], выезд группы офицеров и генералов для спасения бывшего императора и его семьи.

А впереди наряду с радостными мероприятиями ждало и траурное: торжественное захоронение и отпевание останков одиннадцати Романовых, включая великих князей и трех Константиновичей.

Имелась опаска у Виттельсбаха, что, воодушевлённая взятием Северной Пальмиры, армия ринется дальше, немедленно атакуя его дивизии. Если бы он знал, что происходит в Регентском совете, встревожился бы куда сильнее. На сей раз бывшие великие князья выступали единым фронтом, включая обычно тихих Андрея Николаевича и Петра Владимировича.

О причине столь яростного всплеска патриотизма Голицын догадывался: происки французского и английского послов, чьи войска сейчас, в кои веки проливая не русскую, но свою собственную кровь, отчаянно дрались на Марне. А может, не только происки, но и… деньги. Имелись сведения, что завелись они откуда-то у Кирилла Владимировича. Да и у «черногорочки», то бишь жены Петра Николаевича, тоже.

На их сторону встала и его главная и доселе верная союзница – вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. Оказывается, немцев она ненавидела люто. Сказывалась датская кровь и давняя обида за отобранные Германией у её родины территории. А под её влиянием за спешное наступление ратовали и внучки, Ольга с Татьяной. Не говоря уже о Татищеве, Долгоруком и Коковцеве.

Вдобавок истерично завизжала пресса. Дескать, после грандиозных побед на внутренних фронтах давно пора обратить взор на внешний, а окраины, где затаились недобитки, могут и подождать.

Разумеется, чуть ли не в каждом предложении звучали слова «честь», «обязательства», «святой союзнический долг» и прочие. А наряду с ними – недвусмысленные намёки на возмутительное промедление, граничащее с трусостью и откровенным предательством. Наиболее нахальные даже называли фамилии главных виновников и указывали конкретные суммы, полученные ими от кайзера.

Однако на дворе стоял уже не шестнадцатый и тем паче не семнадцатый год. Едва кое-кто из особо рьяных писак перешёл к прямым обвинениям, Солоневич, назначенный председателем Комитета по цензуре, сделал звонок Герарди. На следующий день самые наглые оппозиционные газеты оказались закрытыми, а их редактора вместе с наиболее горластыми авторами – в Крестах.

Там им первым делом предложили предъявить доказательства изложенных в их статьях конкретных фактов, посулив в таком случае принести публичные извинения. Те в ответ испуганно прятали глаза, что-то жалобно блеяли в свое оправдание, но предоставить ничего не могли.

А коль таковые отсутствуют…

Увы для арестованных, но срока за клевету, в общем-то небольшие, ещё в Оренбурге императорским указом были сильно увеличены. Нет, не для прессы – вообще. Цель, как говорилось в преамбуле, самая благая – оградить добропорядочных людей от всякого рода злопыхателей.

Плюс военное положение, во время которого подразумевалось двойное увеличение любого наказания. Звучало логично: всякий, совершающий преступление, невольно играет на руку внешним врагам государства, следовательно, пускай и косвенно, совершает государственную измену.

Словом, авторы, схлопотавшие в конечном итоге год-два, могли считать себя счастливчиками. Прочим же журналистам вполне хватило оных наглядных примеров, дабы умолкнуть. Тем более, вместе с авторами в соседних камерах до суда разместили редакторов. Для острастки, чтоб наперёд требовали от своих корреспондентов подтверждения указанных в их статьях фактов. Эти в подавляющем большинстве отделались куда легче, оказавшись приговорёнными к