И время остановилось - Кларисса Сабар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
При упоминании о бывшей подруге сердце Аурелии кольнула легкая грусть – так бывает, когда вспоминаешь счастливое, но ушедшее детство.
– Похоже, они по-прежнему умеют обзаводиться нужными знакомствами, – едко бросила она.
– Увы. Аресту Жакоба они откровенно обрадовались. У меня даже было чувство, что они пытаются вызнать у меня хоть что-нибудь про Ариэль. Хорошо хоть сумел убедить их, что понятия не имею, где она.
– Да им-то какая разница? – проворчала Аурелия.
Наклонившись к очагу, чтобы поворошить угли, Леандр негромко сказал:
– Гестапо отваливает доносчикам по две тысячи франков в месяц. Уверен, родители Мадлен не последние, кто греет на этом руки.
– Мрази! – процедила Мари сквозь зубы. – Ни стыда у них, ни совести!
– А что поделать! – вздохнул Леандр, раскрывая томик «Графа Монте-Кристо». – На войне люди показывают свое истинное лицо.
Оставив отца за чтением, Аурелия отправилась приглядеть за рагу, которое тушилось на кухне. Но на полпути замерла, услышав встревоженный шепот сестры:
– Про Рольфа что-нибудь разузнал?
Леандр так же тихо ответил:
– Ничего конкретного. Только то, что у него важный пост в немецкой тайной полиции. Но ты не волнуйся, он не во Франции.
– Легко сказать – не волнуйся! Доминик все-таки мой ребенок.
Аурелия зажала рот рукой, подавив вскрик изумления. Кинулась на кухню, захлопнула дверь, чтобы спокойно все обдумать. Сказанное Мари не укладывалось в голове! Ведь у сестры только один ребенок – Луи. Если только… Вдруг не Готье отец мальчика? Да нет, быть не может – Луи родился больше чем через девять месяцев после их свадьбы. Выходит, есть только одно объяснение: до мужа у Мари был другой мужчина. Но при чем тут этот Рольф, которого она так боится? И главное – где же Доминик?
* * *
В феврале, пока немцев били под Сталинградом, проверки и облавы участились. Каждый вечер Аурелия и остальные, усевшись в зимнем саду при свете зеленой библиотечной лампы, слушали лондонские новости. Бошам порой удавалось забить помехами эфир, но после девяти вечера все-таки проходили закодированные сообщения. «Комета снова пролетит мимо», – доносилось из приемника. Или: «Аббат нервничает». За этими фразами скрывались данные о выброске людей или снаряжения, об агентах или о грядущих арестах. Города страдали от нехватки продовольствия, и черный рынок расцвел пышным цветом. Листая старые фотоальбомы, Аурелия порой тосковала по прежней жизни, полной развлечений и выездов к лучшим кутюрье. Увы, от былой беззаботности не осталось и следа! Впрочем, она понимала, что ей еще повезло: на столе всегда есть еда, спасибо щедрым грядкам и курятнику Марселины. Их семья уж точно жила не хуже прочих. К тому же рядом Антуан – с ним было легче переносить этот чудовищный абсурд. Из-за строгих чиновничьих проверок ему пока не раздобыли фальшивые документы, но по вечерам они с Аурелией иногда прогуливались при луне – то вдоль берега, то полями.
Среди этих размеренных будней, полных тревог и мелких радостей жизни, Чик-Чирик как-то раз, в начале марта, решил устроить танцы после очередного собрания. Режим Виши официально запретил подобные сборища, но десятую годовщину свадьбы Томаса и Соледад он твердо вознамерился отпраздновать. С чердака притащили граммофон, стулья отодвинули к стенам. Сыновья Чик-Чирика, девятнадцати и двадцати лет, встали на часы в конце улицы – караулить немецкий патруль. Желающих развлечься набралось больше десятка. Не желая лишать дочерей танцев, Леандр забрал Луи домой пораньше, чтобы уложить спать. В зале царило веселье. Почтальон, спев «La Chanson du maçon»[53] Мориса Шевалье, довел всех до колик. А Жюльен поставил джазовую пластинку сестер Эндрюс, раздобытую невесть где. Раскрасневшиеся, с горящими глазами, Антуан с Аурелией в компании друзей отплясывали под «Don’t Sit Under the Apple Tree»[54]. Деревянные подошвы девичьих туфелек весело стучали по каменному полу, а Жозетт вихрем носилась меж столов с кувшином перно. Смех клокотал в груди жарким огнем. В этот вечер все радовались, ненадолго позабыв об опасностях и не думая о далеких влюбленных, о потерянных друзьях и разлученных семьях. Все, что имело значение, – это мимолетное счастье сегодняшнего дня. Запыхавшись, Аурелия плюхнулась рядом с сестрой, которая больше часа о чем-то толковала с Соледад и Томасом.
– А ты чего не танцуешь? – спросила она.
Мари за весь вечер ни разу не присоединилась к танцующим. Просто сидела, глядя на них отрешенным взглядом. Аурелию озадачило ее поведение. Так хотелось, чтобы сестра открыла ей сердце, поведала о темных страницах своего прошлого. Объяснила, отчего вечная тень меланхолии омрачает ее прекрасные светлые глаза. «Доминик все-таки мой ребенок». Целый месяц Аурелия не могла выбросить из головы эту фразу. Лишь теперь она осознала, как мало на самом деле знает родную сестру.
– Что-то я утомилась, – отозвалась Мари. – Скоро пойду. А ты оставайся, только не возвращайся одна.
– Это и вас касается, – встрял Томас. – Мы с женой вас проводим, так спокойнее.
Мари смутилась и запротестовала:
– Да бросьте, не стоит! Вечер же в вашу честь, не хочу все портить.
– Ничего-ничего, остальные и без нас повеселятся, – успокоила Соледад. – Не бросим же мы вас одну…
В этот момент дверь кафе распахнулась. Ворвались запыхавшиеся Мимиль с Базилем, сыновья Чик-Чирика. Старший, переводя дух, выдавил:
– Боши! Идут сюда, трое их!
Музыка смолкла, танцующие застыли. Жозетт, мать Мимиля и Базиля, опомнилась первой:
– Так, граммофон и пластинки – живо на чердак! А где вы их видели?
– Со стороны Блана шли, – отрапортовал Мимиль. – Обычно они через Ярмарочное поле проходят, а тут встали, с кем-то треплются. В темноте не разглядеть было, с кем. А сейчас сюда прутся.
– У всех документы при себе? – осведомился Фернан. Все тут же повернулись к побелевшему Антуану.
– Черт, черт, черт! – запаниковал он.
Чик-Чирик шикнул и кивнул на туалет в глубине двора.
– Сидим тихо, ведем себя непринужденно – может, и не полезут проверять. Пока вроде как не запрещено праздновать годовщины свадеб… Так, все за стол, делаем вид, что болтаем.
Жозетт быстро притащила горшок с заячьим рагу, разложила еду по тарелкам. Едва она управилась, как под заколоченными окнами послышалась немецкая речь.
Сердце замерло, по спине от затылка до копчика побежали ледяные мурашки. В дверь трижды постучали.
– Открывайте! Немецкая полиция!
Мари стиснула ладонь сестры. Чик-Чирик распахнул дверь. В зал вошли трое бошей, у одного – унтер-офицера – ладонь лежала на револьвере.
– Документы на стол! – рявкнули они, зыркая на собравшихся. – Что здесь происходит?
Пока двое солдат проверяли документы, Чик-Чирик с завидным хладнокровием объяснил: ничего особенного, празднуем вот оловянную свадьбу. Аурелия с тревогой следила за унтер-офицером, но тот и бровью не повел. Все старательно не смотрели во двор. Закончив проверку, главный потребовал вина – себе и солдатам. Те таращились на Мари, Аурелию, невесту Фернана и невесту Толстого Бебера. Да когда же они уйдут-то? Чик-Чирик послушно плеснул им по стакану. Унтер-офицер осушил свой, поблагодарил за радушие и широко улыбнулся.
– Долго не засиживайтесь, комендантский час скоро.
Он двинулся к выходу, на прощанье обернувшись к Аурелии. Она вскинула голову и храбро взглянула на него в ответ, хотя внутри все и тряслось: вдруг Антуана найдут?
– А вы красотка, мадемуазель, – подмигнул бош и вышел.
Напряжение было таким, что Аурелия чуть не хлопнулась в обморок, как только за бошами захлопнулась дверь. Чик-Чирик кинулся выпустить Антуана, а Жозетт послала старшего сына проводить немцев – убедиться, что те и впрямь ушли. Сказано – сделано. Атмосфера мигом разрядилась.
– Кто-то нас выдал, – мрачно обронил Фернан. – Не верю я, что они заглянули на бокальчик.
– И кому бы это понадобилось? – встревожился взмокший Толстый Бебер. – О собраниях никто не знает.
Антуан напомнил ему, что видели сыновья Чик-Чирика: солдаты с кем-то трепались.
– Похоже, у нас доносчик – следит за каждым нашим шагом.
Аурелия покосилась на Антуана. Она знала, что Антуан всегда с подозрением относился к Толстому Беберу: не забыл, как тот грозился спалить цирк… После помолвки он стал меньше налегать на спиртное, но оно по-прежнему делало
