Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов - Михаил Сергеевич Трофименков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А что касается юмора, то все «телевизионные» гэги сполна компенсирует якобы печальный, а на самом деле безумно смешной эпизод. Хичкок задумывается о скоротечности жизни, почти что уже и прошедшей, и скорбно смотрит на фотографию себя, еще даже не тридцатилетнего, энергично руководящего съемками. Известный мотив: как молоды мы были, как стройны и кудрявы. Только вот именно в этом случае контраста между молодым Хичкоком и пожилым не возникает. Какой он был, таким и остался: подбородков, правда, прибавилось, зато глаза так не пучит, как в молодости.
Царь
Россия, 2009, Павел Лунгин
В День народного единства и согласия в прокат вышел «Царь», посвященный конфликту самодержавия, воплощенного в фигуре Ивана Грозного (Петр Мамонов), и православия (митрополит Филипп – прощальная роль Олега Янковского), протекающему при полном молчании третьей составляющей известной триады – народности.
Но – хорошая новость – к новому празднику фильм никакого отношения не имеет. Лунгин госзаказа на прославление «симфонии власти и церкви» не выполнял. Просто и честно снял историческое кино о том, как в угаре опричнины параноик Иван возвел в митрополиты благородного и мудрого Филиппа. Когда же тот возвысил голос против террора, заточил его в монастырь, а потом умертвил. К спорам о судьбах России фильм не располагает, что хорошо: в спорах о прошлом всегда ощутимо психическое нездоровье.
Режиссер избегает искуса осовременить средневековье. Разве что воеводы каются в измене, как подсудимые на процессах 1930-х: ради интересов, правда, не государства, а царя. Разочаровывает другое. Со времен «Такси-блюза» (1990) у Лунгина стойкая репутация «неоварвара». Это можно понимать как витальность, дефицит вкуса или работу на западную аудиторию, но его фильмы всегда гарантировали всплеск эмоций.
В «Царе» за витальность отдувается шут Вассиан (Иван Охлобыстин), бьющийся в монотонной истерике. Государь истерики не выдержит и шута сожжет.
Конечно, и Янковский, и Мамонов на высоте, а как иначе. Но их эмоции тоже приглушены, сглажены. Даже когда узник Филипп обретает дар чудотворца, сбрасывает оковы и исцеляет слепого, это не вызывает оторопи: типа, бывает. Словно главу из учебника зачитали с экрана. В «Царе» нет дурного вкуса, он просто вкуса не имеет.
Возможно, проблема в том, что нельзя быть одновременно «немного Тарковским» и «немного Пазолини». «Андрей Рублев» вспоминается, когда Филипп обнаруживает знакомство с чертежами Леонардо, оказываясь единственным человеком Возрождения в темном царстве. А «120 дней Содома» – когда царица-садист-ка Мария Темрюковна (Рамиля Искандер) заливисто хохочет, глядя на публичные казни, Федька Басманов (Александр Ильин) с оскалом педофила гоняется за 10-летней Машей (Анастасия Донцова), а легко одетых боярских дочерей зачем-то впрягают в царскую повозку и хлещут кнутами.
Но хлещут тоже слегка, как плеточкой из секс-шопа. Казалось бы, в сценах мучительства Лунгин и должен был подтвердить свою репутацию. Но ни пытка на дыбе, ни отсечение головы не ужасают. А сцены в застенках пробуждают сочувствие к Малюте Скуратову (Юрий Кузнецов), которому не поспеть ни изменников попытать всласть, ни уследить за колченогим сыночком.
Малюте катастрофически не хватает подручных. Понятно, что Москва в середине 1560-х по численности населения как современный райцентр, но не до такой же степени. Массовки тоже не бывает немного, как в «Царе». Если не хватает статистов, можно снять психологическую дуэль Ивана с Филиппом, как дуэль Генриха II и архиепископа Бекета в знаменитой пьесе Жана Ануя. Иначе ни террору, ни разорительной Ливонской войне не хватает масштаба. И финальный вопрос Ивана: «Где мой народ?» – звучит не трагически, как пушкинское безмолвие народа, а почти пародийно. Да вы же сами, батюшка, одного сожгли, одного обезглавили, еще двоих повесили, вот народ весь и вышел.
Одна лишь сюжетная линия напоминает о прежних фильмах Лунгина, зато стоит всех остальных. Блаженная Маша бродит по лесам с иконой Богоматери. Присутствуя при рубке русских и поляков за стратегический мостик, спускает икону на воду, и та, что торпеда, обрушивает опору моста. Тут бы и уличить режиссера в кликушестве, вспомнить молитвы из «Адмирала», отводящие от кораблей мины. Но Лунгин остроумно и цинично выворачивает новый православный дискурс. Икона способна усмирять диких медведей. Но, когда Маша тычет ею в морду медведю, терзающему жертв Ивана, он икону надкусывает, а девочку буквально пришлепывает, как муху. Дескать, хватит в меня иконой тыкать, тут звери делом занимаются.
Цветы войны (Jin ling shi san chai)
КНР, 2011, Чжан Имоу
Военная фантасмагория – подарок, который китайское кино сделало себе на 25-летний юбилей своего «второго рождения». В феврале 1988-го «Красный гаолян», дебют Чжана, завоевав «Золотого медведя» Берлинского кинофестиваля, объявил о явлении нового китайского кино, не просто очнувшегося после маоистской культурной революции, но ворвавшегося на мировую авансцену. «Цветы», показанные в Берлине вне конкурса, перекликаются с «Гаоляном», также посвященным японо-китайской войне.
«Гаолян» поражал тем, что с невиданной мощью сочетал пластическую красоту с лютой жестокостью. Трудно припомнить, когда кровь орошала экран с таким каллиграфическим изяществом. С тех пор и красота кинематографа Чжана, и его жестокость возросли в геометрической пропорции, натурализм и формалистическая изысканность слились в адскую зажигательную смесь. И уже не понять, что в этой смеси от точно рассчитанной игры режиссера-звезды на зрительских эмоциях, а что – из глубин загадочной восточной души.
Одно дело – чертить иероглифы кровью на снегу, как чертил их Чжан в средневековой легенде «Дом летающих кинжалов» (2004). Совсем другое – разбивать вдребезги драгоценные витражи, осколки которых рассекают нежное лицо, или выстраивать икебану из пронзенного штыками тела изнасилованной девушки в «Цветах», фильме о нанкинской бойне, одном из самых чудовищных эпизодов XX века. Овладев Нанкином, тогдашней столицей Китая, в декабре 1937-го, японская армия показала миру, что такое ад наяву. Шесть недель она самыми изуверскими способами истребляла мирное население. Бойня сопровождалась изнасилованиями женщин и унесла, по скромным оценкам международного трибунала, 200 тысяч жизней.
Тремя годами раньше Лу Чуань уже посвятил Нанкину «Город жизни и смерти», шоковое кино без главного героя. «Цветы» – госзаказ, призванный откорректировать образ войны, упаковав реальный ужас в более традиционную форму. Недаром же
