Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов - Михаил Сергеевич Трофименков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
То есть это кино, с одной стороны, очень католическое, а с другой – работающее с мифами Голливуда: в 1950-х экранным циникам уже приходилось обретать святость, спасая свалившихся на их голову китайцев от местных царьков-генералов и японцев. Впрочем, тому, что гибель Нанкина не прошла незамеченной, мы обязаны как раз Джону Мейджи и другим американским миссионерам и врачам, которые со святой самоотверженностью спасли тысячи жизней и прокричали на весь мир о пережитом. Так что герой-американец – это не только и не столько заигрывание с «Оскаром», сколько уважение правды истории.
Но снимать о Нанкине так красиво, как снимает Чжан, это все равно что снимать красиво об Освенциме. Для нежной европейской души это дико. Впрочем, для нее все в этом фильме – сущая дичь. От рапида, смакующего терзания плоти, до вставного видения ансамбля проституток, исполняющего «Легенду о реке Кин Хоай» – национальный хит. О финальном самопожертвовании проституток и говорить нечего: в европейском кино такой поворот сюжета был мыслим разве что в итальянском порно 1970-х, вроде незабвенной притчи во языцех «Перевод в специальную секцию СС» (1973).
Однако же то, что не дозволено никакому другому режиссеру-«быку», дозволено «Юпитеру» Чжан. В его случае это не «дичь», а органичный взгляд на историю: человек прогуливается по аду и, как тонкий ценитель прекрасного, любуется отблесками пламени под кипящими котлами с грешниками.
Лишь однажды Чжан дает повод заподозрить себя в заигрывании с политической корректностью. В храм, только что подвергшийся набегу скотской солдатни, является, как кажется, «хороший японец». Полковник приносит извинения за своих подчиненных, выставляет у храма охрану и даже, смахнув невидимые брызги крови с клавиатуры органа, исполняет песенку о ручьях, полных рыбы и прочих кроликов. Ну просто герой Томаса Крейчмана из «Пианиста» или нацист с тонкой душевной организацией – персонаж, расплодившийся в русском кино. Однако же полковник окажется таким монстром, по сравнению с которым насильник с черным от копоти лицом – уличный хулиган. Чего-чего, а лицемерно примиряться с былыми агрессорами Китай не намерен.
Черный клановец (BlacKkKlansman)
США, 2018, Спайк Ли
«Однажды негр и еврей решили вступить в Ку-клукс-клан» – звучит как зачин тупого анекдота. Однако же в 1978-м Великий Маг Дэвид Дюк лично принял в ККК Рона Сталворта, перспективного расиста из Колорадо-Спрингс. На самом деле обряд посвящения прошел полицейский под прикрытием Флип Циммерман (Адам Драйвер), а Роном Сталвортом звали первого в Колорадо чернокожего копа (Джон Дэвид Вашингтон). Одержимый мечтой о рискованных миссиях, он напросился в ряды ККК, позвонив в местное отделение и убедив его шефа в своей ненависти к «макакам». Назвался он при этом своим именем: уже поэтому любой вменяемый начальник должен был удушить в колыбели идею внедрения в ККК, но вменяемых в Колорадо не нашлось. Флип отныне демонстрировал новым соратникам крутизну и готовность на любую пакость во имя «белого дела». Рон прикрывал его, продолжая с неизвестной науке целью телефонный роман с клановским начальством, а недавно вышел в отставку и опубликовал книгу об их эпопее.
Экранизировав ее, Ли доказал, что не уступает братьям Коэнам на ниве воспевания жизнерадостного и смертоносного идиотизма. Рон предстает в прологе как афроамериканский «солдат Швейк». Белые коллеги, разинув рты, изумляются его изобретательным расистским спичам. Флипа едва удается убедить снять с шеи звезду Давида перед визитом в логово ККК. Зато он ошарашит местного фюрера Феликса (Яспер Пяякконен), тестирующего новобранца на «жидовство». Феликс считает, что холокоста не было, а Флип – что он был, и это замечательно. Клановцы еще краше. Возможно, они сублимировали бы, облачившись в балахоны и сжигая по ночам кресты, если бы не суетливая толстушка Конни (Эшли Эткинсон), жена Феликса. Ей не терпится кого-нибудь взорвать, и бомба взорвется – с катастрофическими для ККК последствиями.
Но Ли не может и не хочет выдерживать коэновскую интонацию меланхолично-кровавого абсурда. Отличный рассказчик борется в нем с пламенным и, как правило, убедительным агитпроповцем. В этом его сила и его уязвимость. Кажется, что «черных пантер» он выставляет в столь же нелепом виде, как ККК: демагогия их вождя Стокли Кармайкла, именовавшего себя Кваме Туре, недалеко ушла от демагогии Феликса. Однако же Ли не только подписывается под каждым его словом о «черной силе», но и заражает своим энтузиазмом. Неважно, кто и какую чушь несет: важно лишь то, что клановцы – уроды-дебилы, а Туре – красавец-харизма-тик. Ближе к финалу из рукава Ли материализуется неотразимый козырь. Появится великий певец и актер – 91-летний Гарри Белафонте, герой которого расскажет о чудовищном линчевании своего друга в 1916 году.
1916-й для Ли – год-символ: тогда расистский шедевр Гриффита «Рождение нации» дал импульс возрождению ККК. Гриффит для Ли – личный враг, как и создатели «Унесенных ветром». «Клановец» начинается с цитат из обоих шедевров, но Ли плевать, что это шедевры. Для него – и он прав – это вражья пропаганда на уровне бреда о «Мартине Лютере Ниггере и его армии коммуняк», который несет в прологе некий «профессор» (Алек Болдуин). Другое дело, что порой кажется: Ли этот бред доставляет мазохистское удовольствие, а «Клановец» тяготеет к фильмам в жанре «блэксплуатейшен», которые смотрят Рон и его подруга-«пантера» – этот трэш о чернокожих суперменах предназначался для показа в гетто.
«Клановец» рифмуется с «Одураченными» (2000), фильмом об – опять-таки первом – чернокожем сценаристе компании CNS, запустившем успешное расистское шоу. В финале «Одураченных» Ли предлагал более впечатляющую нарезку расистских эпизодов из старого Голливуда, но для финала «Клановца» нашел кое-что посвежее: кадры беспорядков в Шарлотсвилле в августе 2017-го и речей Трампа. Ли вкладывал слова президента в уста Дюка, создается же впечатление, будто Трамп цитирует Великого Мага. То, что Америка не изжила расизм, – не новость. В демонизации Трампа гражданской смелости нет: вступиться за него – это был бы поступок. И беда не в том, что страстность Ли оборачивается истерикой, а в том, что он присоединяет к массовой истерике голос, драгоценный прежде всего оригинальностью и скептицизмом.
