Волки - Larka

— Неужели в молодости и я был таким же дураком? — этот голос словно и не слышался. Он выплелся из нежнейшего шелеста засыпающей листвы, из робкого, на пробу пиликанья ночной цикады. И даже пушистое пёрышко, обронённое неслышно пролетевшей вверху совой, причудливым пятнышком вплелось в мелодичные слова.

— О-о, и ещё каким! — из темноты и сгустка дымки сплелась фигурка, в которой привыкший к темноте глаз безошибочно распознал бы женщину лесного народа, одетую в нечто невообразимое. И при том состоящее, казалось, из множества крохотных зелёных огоньков.

Явившаяся столь диковинным и бесцеремонным образом зачем-то потрогала оставшийся от Ивицы след. Тут же затрясла рукой и, изящно и неодобрительно нахмурив бровки, подула на словно обожжённые пальчики. Затем села у ног задумавшегося короля, и на колени его вкрадчиво, словно кошка, вползла женская рука — а сверху лёг и точёный подбородок.

— Один к одному. Максимализм и безапелляционность суждений — как это в них на нас похоже, — легонько фыркнула она. — Только, в тебе было кое-что ещё.

— И что же? — король оказался настолько заинтригован, что его взгляд от своих дум перетёк на это прекрасное, тысячу лет и… семнадцать раз знакомое лицо.

— А то, — женщина перворождённых откровенно развлекалась. — Ты любил меня каждый день и каждую ночь — и мы оба никак не могли напиться.

Её ладонь осторожно скользнула вперёд и мягко, бережно стала стирать заботы и печали с этого тысячу лет и… семнадцать раз знакомого лица. А рука… нет, на этот раз не короля, а просто эльфа вдруг поймала её, и нежно поцеловала изящные пальчики. Затем притянула к себе…

Туман плотнее обернулся вокруг них двоих, сгустился на миг. А когда завиток растаял и с неба, словно получив разрешение, выглянула надкушенная драконом луна, поляна оказалась уже совсем пустой, тихой и молчаливой.

Как сто, и двести, и тысячу лет тому назад.

Трудно представить себе место, где никогда не идёт снег. И в то же время, белоснежное покрывало слепило глаза всюду, куда достигал взор. Никогда тучи не поднимались на такую высоту — а всё же медленно растущие словно сами собою мельчайшие кристаллики льда выседали из разреженного воздуха, чтобы постепенно, незаметно для взора укрыть скорбным саваном расщелины скал и дюжину упрямо цепляющихся корнями невесть за что покрученных сосен.

Долгое время здесь почти ничего не менялось. Лишь всё более скрадывались снежным покрывалом неровности крохотного плато на вершине горы, да постепенно подрастали исковерканные, перекошенные на одну сторону деревья. Да и что тут могло меняться? Сама мысль об этом чужда была сему исконно враждебному для всего живого месту.

И всё же, искорка живого теплилась даже в этом богами забытом месте. Зоркий глаз вычленил бы притулившуюся под деревьями маленькую, полузанесённую снегом хижину — и даже еле видный дымок, что порой робко вылезал через сложенный из грубых камней дымоход, чтобы тут же быть растерзанным свирепым, не знающим преград горным ветром. А ещё едва заметную тропинку, что прихотливо вилась меж обозаченных сугробами валунов и исчезала куда-то в скрывающую низины дымку.

Как бы то ни было, в этом месте, так и навевающем мысли о вечном, слишком долго ничего не менялось. Иногда мелькала и торопилась вниз полупрозрачная сгорбленная тень, даже в таком виде припадающая на одну ногу. Иногда на нижней, голой ветке сосны невесть чего дожидался взъерошенный замёрзший ворон, которого неведомые ветры занесли в это неприветливое место — и исчезал куда-то, стоило лишь хлопнуть двери неказистого жилища…

Он ввалился в хижину неожиданно. Запалённый и хрипло дышащий здоровенный парень, прижимающий к себе изуродованную левую культю. И от почти безумного взгляда его ветхая старушенция весьма мерзкого вида, что вдумчиво варила что-то в закопчённом до полного безобразия котелке, даже поёжилась.

— Здоров будь, бабуля, — ввалившийся с мороза незваный гость быстро обошёл сразу ставшую тесноватой хижину, цепко осматривая неказистую обстановку.

Но больше всего ведьму поразили капли горячей и алой человеческой крови, которые он то и дело ронял на замызганный дощатый пол. Та даже быстро присела, обмакнула палец… несколько мгновений слизывала и смаковала давно забытое лакомство, а затем спохватилась — неспроста ведь сюда заявился живой.

— Надо же, я обед готовлю, а еда сама привалила, — после этих слов ло Эрик вдруг почувствовал, как всё его тело сковала какая-то горячая и даже жгучая паутина.

Легко словно играючись, она обвила жадными и клейкими петлями каждую частицу тела, а затем, будто забавляясь, принялась дёргать за незримые ниточки. Ноги и руки вздрогнули, и принялись вытворять чёрт-те что. В другое время стоило бы взгрустнуть да приготовиться к худшему — однако молодой лорд вдруг осознал, что до головы ведьминское заклятие всё-таки не добралось. Да и живое сердце билось по-прежнему подчиняясь своему неведомому, но откровенно человеческому ритму.

— Не торопись, бабуля — приглядись сначала.

Ведьма так удивилась, что всплеснула сухонькими скрюченными руками с зажатыми в старушачьей ладони деревянным половником.

— Ась? Чтой-то волшба моя не ладится нонча… — и попробовала зайти с другого боку.

Однако ло Эрик уже чувствовал исходящее из-за пазухи горячее дуновение — то амулет из последних сил сопротивлялся древней смертельной магии. Он нагрелся так, что уже жёг на груди кожу. Наверняка капля горного воска внутри вскипела и сердито брызгалась в крохотном замкнутом объёме, а всё же не сдавалась и защищала своего владельца.

Озадаченная ведьма боязливо протянула руку и ухватилась за оказавшийся сияющим нежным розовым светом кристалл. Тут же скривилась и отдёрнула обожжённую ладонь… и только сейчас взгляд её заприметил окровавленные края прорехи в одежде и груди напротив сердца, а изуродованная кисть гостя полыхнула нестерпимым, столь чуждым в сумраке светом.

— Да туда ли ты, голубок светлый, попал? — старая плесень спала с лица, обнаружив такое непотребство. Затем спохватилась, пригляделась пристальнее и бухнулась на колени.

— Ох, прости мя, дуру старую! Не серчай, лорд — только сейчас и приметила, что раненый ты мечом светлой стервы…

Она ещё долго разорялась бы и бухтела, орошая слезами непритворного раскаяния руку гостя и тут же размазывая их сухими старушачьими губами в поцелуях. И лишь когда почувствовавший что неведомое заклятье испарилось ло Эрик буркнул, что хватит тут балаган с лицедейством устраивать, старая кошёлка подхватилась.

— Давно ко мне живые не загядывали — вот я разуменьем и поплыла… — не забывая часто и с чувством кланяться, ведьма уже суетилась по хижине, доставая всякие горшочки да мази. Если бы ошарашенный ло Эрик взял на себя труд вдуматься в смысл этих всех приготовлений, то наверняка понял бы, что поганая старушенция умыслила некое колдовство.