Серый ангел - Валерий Иванович Елманов

Солоневич молча выложил перед Виталием подборки его статей. Голицыну хватило прочесть треть из них, дабы понять главное: Иван вновь не ошибся, ибо очередной кандидат чертовски умен. Причем умеет выхватывать целостную картинку из чуть ли не любой области жизнедеятельности страны.

Вдобавок всегда мыслит на перспективу, заглядывая далеко вперед. Для той же армии публицист предлагал зачастую такие полезные новшества, которые гораздо позже, через десятилетия, действительно будут претворены в жизнь. Скажем, уменьшить призывной возраст с 21 до 18 лет, и много всякого разного.

Помимо того он грамотно выделял самые животрепещущие армейские проблемы. К примеру, еще перед войной поднял вопрос о катастрофическом неумении солдат стрелять, об отсутствии инструкторов и наставлений по стрелковому делу.

Причем «копал» Меньшиков, чего бы ни касалось дело, не поверхностно, но непременно вскрывая глубинные причины. Да и критика его отличалась конструктивностью, то есть в конце статьи неизменно следовал ряд предложений к исправлению ситуации. И вполне разумных. Впрочем, оно и понятно – как-никак бывший штабс-капитан.

А касаемо национализма Меньшиков при личной встрече, обескуражено разведя руками, сам пояснил Виталию свою позицию:

– Когда речь заходит о нарушении прав еврея, финна, поляка, армянина, мигом подымается негодующий вопль: все кричат об уважении к такой святыне, как национальность. Но лишь только русские обмолвятся о своей народности, о своих национальных ценностях: незамедлительно слышатся возмущенные крики – человеконенавистничество! Нетерпимость! Черносотенное насилие! Грубый произвол! А между тем исстари угнетаемый в пользу окраин великорусский центр ныне являет признаки запустения и одичания. Навалив на свою спину более культурных, – с нескрываемым сарказмом выделил он два последних слова, – инородцев и иностранцев, русский мужик потерял свое древнее богатырство, выродился, зачах[34]. Так почему я, отнюдь не унижая прочие нации, не вправе выразить любовь к своему народу, почтение к истории его деяний и грандиозных свершений, гордость за его великие достижения и в то же время озабоченность его нынешним положением?! Я, простите, этого решительно не понимаю.

– Я тоже, – кивнул Виталий. – Так что продолжайте и впредь во всеуслышание преспокойно любить, возносить и гордиться. Благо, возможностей к тому у вас теперь существенно прибавится. Ну и критиковать плохое не забывайте.

– А… можно?

– Скорее… нужно, – поправил Голицын. – Считайте, что вы зачислены не только в комитет, но одновременно и на вторую должность – вроде тайного ревизора.

Что касаемо самих встреч с «инженерами душ человеческих», то в особенности понравилось Алексею общение с поэтами. Особенно Зинаида Гиппиус со своими стихами, которые, как она многозначительно сказала, посвящены Н. А. Для расшифровки инициалов особого ума не требовалось. Строки говорили сами за себя:

О, сделай, Господи, скорбь нашу светлою,

Далёкой гнева, боли и мести,

А слёзы – тихой росой предрассветною

О нём, убиенном на поле чести.

Свеча ль истает, Тобой зажжённая?

Прими земную и, как невесте,

Открой поля Твои озарённые

Душе убиенного на поле чести[35].

А чуть погодя она, исполняя тайную просьбу Голицына, выдала, глядя в упор на юного подростка, строки о матерях, потерявших сыновей. Это чтоб императору меньше думалось о продолжении боевых действий против Германии.

Под конец же, проявив инициативу, скромно сообщила, что у неё имеется особое стихотворение, посвященное некоему А. Н. И проникновенно прочла, глядя в упор на юного подростка:

Повелишь умереть – умрём.

Жить прикажешь – спорить не станем.

Как один, за тебя пойдём,

За тебя на тебя восстанем.

Видно, жребий у нас таков;

Видно, велено так законом,

Откликается каждый зов

В нашем сердце, тобой зажжённом…[36]

Словом, запомнилось Алексею та встреча. Ещё бы! Не каждый день поэтессы, известные всей России, стихи тебе посвящают. Голицын, правда, сильно усомнился в искренности Гиппиус: скорее всего, дамочка вовремя подсуетилась, подыскав из уже написанного ею самое подходящее для посвящения императору, но так ли уж оно важно?

Самому Виталию на том мероприятии больше прочих отчего-то запомнился Блок. Может, внешним видом. Уж больно измождённым выглядел бывший певец «Прекрасной дамы». Краше в гроб кладут. Да и коллеги его отчего-то чурались. Даже рядом никто не сел – все места по соседству свободными оказались. Кроме одного, но оно не в счёт, ибо стул заняла Любовь Дмитриевна Менделеева, отчасти скрасив одиночество супруга.

Виталий поинтересовался об этом у Гиппиус, но та только фыркнула:

– Я понимаю, светлейший князь, вам некогда читать последние поэтические новинки. Иначе вы бы не спрашивали. Но как-нибудь на досуге пролистайте некую брошюрку с так называемой поэмой под заголовком «Двенадцать», и тогда сами всё поймете. Вашу просьбу мы выполнили, пригласили сего… поэта, но общаться с ним после таковских творений – увольте. А печален он вовсе не от отсутствия общения, а от бегства из города упырей-большевиков, кои ему покровительствовали. Если перечислять, в каком количестве различных комиссий и комитетов он у них состоял, – ум за разум зайдёт. Вот и горюет ныне. И поделом.

Факт активного сотрудничества Блока с большевиками был для Голицына внове. Но столь откровенный бойкот коллег по перу не понравился ещё сильнее. Поэт, по большому счету, – большой ребёнок, может и заблуждаться. А то, что большевики его в свою упряжку впрягли, – понятно. У них такие знаменитости на вес золота. Так теперь травить его за это?!

И когда тот, тихонько шепнув что-то на ухо жене, поднялся со своего стула, по всей видимости собравшись уходить, Виталий окликнул Блока:

– А мне довелось читать ваши последние сочинения, Александр Александрович. В том числе и «Двенадцать». Наизусть процитировать не смогу, память на стихи скверная, но строки «в белом венчике из роз впереди Исус Христос» запомнились.

Блок вздрогнул и затравленно посмотрел на Голицына, явно ожидая очередной выволочки. У Виталия аж сердце защемило, так жалко его стало. Но он, взяв себя в руки, невозмутимо продолжал:

– Знаете, очень мудро написано. Должен же Спаситель благословить безвинно умирающих от рук этих бандитов. А если брать в целом – я просто восхищён! С большой издёвкой вы эту свору продёрнули, всем умным людям России показав, что большевики ничем от господ уголовников не отличаются, – и, подметив, как вокруг загудели, зашептались собравшиеся, продолжил: – Да ещё порекомендовали каждому революционеру бубновый туз на спину прилепить. Так сказать, для вящей ясности, чтоб окончательно стало понятно, какая отпетая публика[37] под красной тряпкой собралась.

И он процитировал:

В зубах – цигарка, примят