Серый ангел - Валерий Иванович Елманов

хотя бы одного Брюсова, Блока, Есенина, Бунина, Куприна, Мережковского, Гиппиус (непременно из числа тех, кто в данный момент присутствовал на встрече). И сердца упомянутых до краёв наполнялись гордостью.

А на счастливцев, которым император, по условному знаку Голицына, предрекал всероссийскую славу, глядели во все глаза, ни минуту не сомневаясь, что пророческие слова непременно сбудутся – уж очень уверенно они звучали.

Более того, даже именитый «буревестник революции», как-то побывавший на одной из встреч, при упоминании своего имени, настолько расчувствовался, что публично покаялся в своих прошлых грехах. Да ещё изловчился в конце отвесить увесистый комплимент самому царю.

Дескать, он считал большевиков чуть ли не за ангелов, и лишь ныне, узрев перед собою подлинного, уразумел, насколько глубоко ошибался. И ныне склоняется пред ним в нижайшем поклоне, но не из раболепия или угодничества, а от искреннего восхищения его многочисленными достоинствами и будет счастлив хоть чем-то искупить свою безмерную вину.

Горький на самом деле низко склонился, а, разогнув спину, подытожил:

– Молю же господа лишь об одном – дабы дал долгих лет жизни моему тёзке царю Алексею, дабы при Серебряном государе у России наступил золотой век.

– Не погорячились ли вы, Алексей Максимович? – коварно заметил Голицын. – Чтоб золотой век наступил, императору до-олго править надобно. А что если после того, как государь порядок в стране наведёт и обещанный референдум объявит, люди при голосовании республику выберут?

– Да как у вас только язык повернулся такое произнести?! – чуть ли не взревел Горький. От могучего рыка все присутствующие мгновенно притихли и последующие слова «буревестника революции» (впрочем, теперь уже бывшего) прозвучали в абсолютной тишине. – Нагляделись на сих говорунов демократических, довольно! Про большевиков и вовсе умалчиваю. Кто же в здравом уме Золотой век на Каменный сменяет?! Разве умалишённый! А оных к голосованию, слава богу не допускают.

– Всё зафиксировал, Лукьяныч? – чуть погодя спросил у Солоневича сияющий Голицын и, дождавшись утвердительного кивка, негромко шепнул ему. – Это ж не просто бомба – фугас авиационный. Впору в кабак завалиться. Такое непременно обмыть надо.

Правда, однажды восторг и безмерное обожание, смешавшись с экзальтированностью и неуравновешенностью некой особы, сыграл дурную шутку, приведя к курьёзному случаю.

– Государь, отныне моя жизнь без остатка принадлежит вам и только вам одному. Я так в вас влюблена, что жажду немедля доказать это, – и писательница Анастасия Чеботаревская[39], жена хозяина дома литератора Сологуба, закатив глаза в молитвенном экстазе, вдруг истерично завопила: – Хотите, я сию минуту принесу вам её в жертву?! – и в следующий миг откуда ни возьмись в её трясущейся руке оказался здоровенный столовый нож.

Прочие гости, остолбенев, лишь безмолвно взирали на эту сцену.

В конечном итоге всё обошлось без пролитой крови, пускай и чужой. Голицыну, быстро загородившему императора, при содействии Лаймы, хоть и с трудом, но удалось подобрать нужные слова, дабы ласково угомонить разбушевавшуюся дамочку и забрать у неё тесак.

По счастью, благодаря отходчивости, тягостное впечатление от случившегося у юного царя вскоре развеялось.

Однако сей случай оказался лишь досадным исключением. В целом же Алексею настолько понравилась эти радушные приёмы, что он как-то заикнулся Виталию насчёт возврата Санкт-Петербургу титула столицы. Дескать, намекали ему уже несколько раз. Да и дедушки о том ранее говорили. Может быть…

– Не может! – отрубил помрачневший Голицын. – Нельзя возвращаться к предателям, государь. Нельзя! Локти кусайте, землю грызите, но не возвращайтесь туда, где когда-то предали вашего батюшку и всю вашу семью.

– Но я же всё равно вернулся.

– Ненадолго. И только как судья, прощая ему прежние вины его. Однако прощение не означает отмену наказания, то бишь лишение статуса столицы. Посему только Москва.

Алексей приуныл и, дабы его ободрить, чтоб ему о переносе вовсе не думалось, Голицын добавил:

– Поверьте, государь, не пройдет и нескольких месяцев, а может и недель, как те, с кем вам было так комфортно было общаться, также приедут в Первопрестольную.

– Правда?! – оживился юный царь.

– Абсолютная. Или я вовсе ничего не понимаю в людях. Кроме того, в вашем конкретном случае имеются ещё и медицинские противопоказания, чтобы не оставаться в этих местах надолго. Сырой климат Санкт-Петербурга весьма вреден для вашего здоровья. Я, разумеется, не медик, но уверен, что и Боткин, и Деревенко, и Федоров непременно подтвердят мои слова.

– А вы на что? – лукаво улыбнулся юный император. Голицын смущенно закашлялся, но нашёлся, мысленно в очередной раз поблагодарив Щавельского.

– Думаю, вам известны строки из Евангелия: «Не искушай всуе…». А на востоке по этому поводу даже поговорка хорошая имеется: «На аллаха надейся, а ишака привязывай». Поверьте, что пребывая в Санкт-Петербурге меня и на год может не хватить.

Глава 23

На чистую воду

По возвращению в Москву можно было приступать к операции по выводу из Регентского совета князя Кирилла Владимировича, Теперь, когда Виталию, с помощью людей Глобачёва, удалось выяснить в Петрограде весьма любопытные факты, все было готово.

Нет, он знал их и раньше, но исключительно из интернетовских статей, то есть смутно и в самых общих чертах. Для обвинения такого мало. Тем более столь солидной персоны. Зато в Питере их удалось подкрепить увесистыми и неопровержимыми доказательствами и свидетельствами очевидцев.

Однако несмотря, на всё это Голицын предпочёл немного потянуть с разоблачением. Хитёр князь, как бы не вывернулся. К тому же всё собранное касалось прошлогоднего мартовского предательства Кирилла Владимировича. А что если прочим регентам, и в первую очередь самим Романовым, это покажется извинительным (дело-то прошлое) и они, пожурив князя, оставят его. Всё-таки он – дядя императора. Да, двоюродный, но тем не менее.

Кроме того при известии о столь неслыханном чудовищном посягательстве на родного сыночка, вне всякого сомнения истошно взвоет Мария Павловна-старшая. Можно лишь догадываться, какой поток вони незамедлительно хлынет из её салона, причём не только в адрес самого Голицына, но и всей царской семьи.

Поэтому для нейтрализации оного зловония следовало подождать прибытия из Санкт-Петербурга хотя бы десятка знаменитостей. Авось в бочке мёда ложку её дегтя уже никто не заметит. К тому же как знать. Может, к тому времени и филёры, приставленные по настоятельной просьбе Голицына к князю Глобачёвым, чего-нибудь подметят.

Но спустя всего три дня после возвращения его подкараулила… Ольга Николаевна. Разговор тет-а-тет понадобился ей, чтобы сообщить о своих подозрениях. И из её уст прозвучало имя Кирилла Владимировича. Дескать, очень её беспокоит его поведение. Отчего-то её пугает поведение князя в последние несколько недель.

К примеру, он слишком много времени уделяет общению с господами генералами, включёнными