Оборона Пальмиры, или Вторая гражданская - Пётр Межурицкий

Наваждение прошло так же неожиданно, как накатило. Старший лейтенант, стараясь не проявлять признаков смущения, вернулся на рабочее место и углубился в бумаги, князь сел напротив него, батюшка, тяжело переводя дух, остался стоять.

– Однако же, – с трудом оторвав сосредоточенный взгляд от бумаг, наконец произнес старший лейтенант. – Чем это вы тут занимались?

– Я думаю – это был грузинский танец, – не очень уверенно предположил батюшка.

– Хорошо, если грузинский, – отозвался князь. – Да-с… Не знаю, как вам, а мне, пожалуй, пора.

– Отправился из арбалета стреляться, – вслед ему с оттенком легкой зависти предположил Андрей Павлович. – Счастливый человек, что хочет, то и делает. А мы с вами, батюшка, люди служивые и случаем, вернее выходом, который у нас прямо под ногами, вряд ли воспользуемся. А ведь далеко бы ушли, пока хватятся.

– От награды своей уйти хочешь, сын мой, – не сдержался от профессионального искушения ввернуть к месту проповедь священник. – В трудах и днях своих служивый человек во всем подобен праотцу нашему Аврааму, а в чем-то и Евгению Онегину, я бы сказал.

– Насчет Авраама, это точно, – борясь с внезапно прихватившим острым желанием расколоться, вспомнил не раз и не два употребленную им в рабочем порядке формулу: «А вы расскажите всю правду, и самому легче станет» старший лейтенант. – Годами жду этого проклятого пакета свыше, который однажды обязательно придет, а в нем всего лишь два слова: «Аркадия – ликвидировать». Но ради всего святого, Ваше преподобие, причем тут Евгений Онегин?

– Странно, а я почему-то был уверен, что Пушкина вы должны знать не хуже Библии, уж юным-то пионером вы наверняка были.

– Ах, вот вы о чем! – и Андрей Павлович процитировал:

Онегин с первого движенья,К послу такого порученьяОборотясь, без лишних словСказал, что он ВСЕГДА ГОТОВ.

– …Зарецкий встал без объяснений, – подхватил батюшка. – Остаться доле не хотел, имея дома много дел, и тотчас вышел, но Евгений…

Старший лейтенант и священник не выдержали и обнялись.

Князь вышел из подземелья в районе городского южно-пальмирского сада и сел на скамейку, стоящую напротив изваяния кормящей львицы. Разумеется, вечерело. Просто не могло не вечереть в такое время суток и при таком настроении. Князь испытывал душевное опустошение человека, достигшего цели. Торжество удовлетворения иссякало, и его место занимало осознание несоразмерности потраченных сил в сравнении с ничтожностью достигнутого результата, который еще вчера, не будучи осуществленным, казался равным вселенной. И вот вселенная вновь обернулась бездной, которую хоть войной заполняй – все лучше, чем пустота. Однако и войну просто так из пальца не высосешь.

Последний раз князь присел на скамеечке в городском саду лет десять назад. Теперь, вопреки своим ожиданиям, нарядной гуляющей публики, которой положено было заполнять сад летними вечерами, он не обнаружил. Князь обернулся, но и за его спиной на главной и всегда многолюдной улице города не было и намека на праздную, казалось бы, обязательную, как законы природы, толпу.

«Это надолго», – обреченно подумал князь. Ощущать себя одной из немногочисленных неприкаянных теней вовсе не хотелось. «Сматываться надо. Для начала хотя бы на чай к Верочке Семисветовой, говорят, она замуж вышла, чего просто не может быть, а если может, то любопытно – как?»

Князь вновь начал ощущать некоторый интерес к жизни, который все нарастал по мере того, как нахлынувшие воспоминания властно подчиняли его себе. Прошлое возвращало к будущему. Ах, Верочка, самый драгоценный из нерасколотых орешков, хотя ее сокровенное на первый взгляд и нельзя было отнести к разряду особо загадочных. Впрочем, любовь – это всегда патология, и поди угадай, что именно в этом смысле ласкает данную конкретную душу, которую к тому же обмануть невозможно. Одно было совершенно очевидно: такая женщина и без оргазма любить умеет, как однажды, очень похоже, едва не сказал сразу обо всех крепостных крестьянках дворянский историк Карамзин, чем вызвал большой общественный резонанс в аристократической среде.

Князь познакомился с Верочкой незадолго до того, как приступил к рытью подземного хода. Он как раз закончил трактат о тайнах души человеческой под названием «Кислое яблоко». Трактат он сочинял месяца три и остался им совершенно недоволен. А ведь начало работы было весьма многообещающим.

В первой же главе князь развил теорию о сумраке души, из которой следовало, что причиной психических срывов, скорее всего, могут являться сексуально-агрессивные влечения и прочие неконвенциональные, с точки зрения приличных людей, желания, загнанные, как формулировал автор, в несознанку. Далее следовали рассуждения о сознанке и суперсознанке, каждая из которых являлась по сути дела заложницей более низкой ступени сознания. Так, если несознанка требовала, например, размазать этого типа по стене, то сознанка настаивала на разумном с ним сотрудничестве, а суперсознанка и вовсе призывала подставить ему другую щеку.

И в том, и в другом, и в третьем случае хороший человек, по мнению князя, оказывался в дураках, поэтому во второй главе своего труда он подверг уничтожающей критике основы собственной теории, изложенные в первой. Но это ему не помогло. Несколько растерявшийся князь обнаружил, что его личное несогласие не имеет никакого практического значения, и на самом деле первоначально высказанные идеи попросту развиваются по собственной прихоти и, более того, им совершенно наплевать на мнения того, кто их выражает.

В двух-трех фразах дойдя до нелепой мысли о том, что физическая, так называемая естественная, смерть есть не что иное, как результат психопатических последствий, и что душевно здоровый человек или животное не в состоянии были бы умереть, раздосадованный ускользающей от всякой логики темой князь обратил свой внутренний взор на мыслящие машины.

Стало совершенно ясно, что в скором времени жизнь обычной советской семьи будет невозможной без прибора, совмещающего в себе функции пишущей машинки, арифмометра, телеграфа, записной книжки, книги как таковой и даже газеты.

Как раз в это время с великой помпой была принята и обнародована новая программа монопольно правящей в стране партии, определявшая перспективы развития общества на ближайшие двадцать лет. Князь с надеждой принялся за изучение заведомо исторического документа, но, к своему удивлению, убедился, что ни о каких семейных мыслящих машинах в программе и речи нет, зато говорится о выплавке чугуна на душу населения.

Он пришел в ужас, переходящий в отчаянье. Общество, восхваляющее программу собственной деградации? Интересно, какие в таком случае планы будут еще через двадцать лет, и еще через двадцать, и еще?.. Добыча огня трением на душу населения? Неужели Россия решила таким образом вернуться в золотой век? Ну да, конечно.

На мгновение князь ощутил прилив гордости и душевного подъема. Вне всякого сомнения, только великий народ мог додуматься до такого. Однако гордость тут же сменилась тревогой. Осуществить подобную затею, находясь в окружении стран, у которых совсем другие планы на будущее, представлялось возможным разве что при условии, что все народы земли добровольно воспламенятся той же идеей. А почему, собственно, обязательно добровольно?

Именно на этом месте размышлений и произошел внезапный коренной перелом в душе мгновением раньше совершенно советского князя. Он сразу уловил глобальный смысл потрясения и слегка удивился лишь тому странному обстоятельству, что небеса тотчас не разверзлись. «Отныне я не союзник народу моему!» – вслух произнес он и заболел.

Утром состоялся визит врача на дом, и таким образом князь оказался первым пациентом Верочки Семисветовой, месяц назад окончившей институт. Увидев перед собой очаровательное и наивно пытающееся сыграть наличие профессиональной уверенности создание, князь, несмотря на ужасное самочувствие, умилился и сразу же раскололся:

– Пирамидон мне не поможет, доктор. По всей видимости, я должен принять католицизм.

– Хорошо, – согласилась Верочка. – А кроме католицизма, вы что-нибудь пробовали принимать? Давайте измерим температуру.

– Да, у меня жар, но отнюдь не бред, доктор, – заволновался князь. – Говорю вам, никакой аспирин мне не поможет. Позовите священника. Но сначала я исповедуюсь вам. Князю повезло. В результате его исповеди Верочка не поняла только одного:

– Но почему вы решили, что вам нужно принимать именно католицизм?

– А что же еще, доктор? Все русские люди, глубоко разочарованные в отечестве своем, всегда принимали католицизм.

– Не все и не всегда.

– Ну, по крайней мере, князья.