Идиоты. Петербургский роман - Фёдор Толстоевский

– Низость, господа, – это фикция! – прислушался я к своим словам. – Такая же поза, как всё остальное. Как может быть позой очарование, красота, аура власти… В наше-то время, когда любой смысл тотчас нивелируется полностью противоположным, имеющим точно такое же право на существование… Может ли сейчас индивид с подлинным упоением, не замутнённым воспитанным нигилизмом современного рубежа веков наслаждаться собственной низостью?

– Минус на минус даёт плюс! – глубокомысленно изрёк слепой мальчик.

– Всецело согласен, – поддержал его Упырь, – только ощутив все бездны бестиальной низости можно преисполниться сочувствия к бедным животным.

– Квас уже совсем прокис, на хрен, – с беспокойством сказала баба с улицы.

– Минус на минус даёт плюс! – повторили восторженным фальцетом гомосексуалы.

Слепой мальчик счастливо вздохнул.

– Дерьмо, – сказал писатель.

Глухонемая старушка разрыдалась неестественно громко.

– Ну когда же, наконец, низость-то ваша начнётся? – нетерпеливо спросила баба с улицы. Миф о римских оргиях, похоже, глубоко укоренился в её сознании.

– А давайте поедем к Анастасии? – вдруг с радостно-гадливым выражением предложил Голубцов.

– А примет? – чуть было не сказал я, но вовремя поправился, – поехали!

Анастасия жила в мансарде под крышей старого, потрёпанного дома на Васильевском. Фасад этого дома стал бы настоящей оплеухой для маркиза де Кюстина – он не только не представлял собой некоего симулякра благообразности, но, напротив, казалось, беззастенчиво выставлял напоказ всю мерзость и грязь, какой отличался этот дом. Впрочем, внутри оказалось ещё хуже. Даже Голубцов засомневался, правильно ли он указал адрес, а Лэмб дико краснел, но всё-таки покорно плёлся за всеми, сгорбившись, как старая крыса, притягиваемая невидимой чудесной дудкой. Эту квартиру, рассказывал на лестнице всезнающий Голубцов, Анастасия выменяла на ту, в которой они жили с Лэмбом и которую он оставил ей после развода. Деньги, полученные сверху, она потратила на содержание какой-то дикой бабы, лесбиянки и садомазохистки, с которой она жила после музыканта. Сейчас Анастасия была одна, «в поиске», как деликатно заметил Голубцов. К моменту, когда мы поднимались по лестнице, наша компания уже слегка поредела: остались только я, Лэмб, Феликс, крупье из казино «Бэдвин», Голубцов и Упырь. Я с любопытством зафиксировал тот факт, что те избранные, в конце концов припёршиеся к Анастасии, были отсеяны исключительно по половому признаку. Брутально топая подошвами и маскулинно прочищая глотки, мы столпились на площадке перед её дверью.

Дверь открылась сразу, как будто нас ждали. Анастасия была всё та же, какой я помнил её с юности: широко расставленные бесцветные глаза, большой рот, легко растягивающийся, как старая резинка на трусах, костистый нос топориком – самая неженственная черта её лица, доставшаяся по наследству от какого-то деревенского предка. Она была не столь потаскана, как я ожидал. Кожа лица не успела состариться с той же быстротой, с которой в глазах появился наглый и циничный блеск, какой бывает у развратных старух или содержательниц борделя (к сожалению, последнее сравнение представляется весьма сомнительным, по моему опыту, развратные старухи выглядят вполне почтенно, как и содержательницы борделя). Впрочем, понаблюдав за ней некоторое время, я понял, что Анастасия сознательно культивирует это выражение, этот блеск. Она не поздоровалась, но и не выразила недовольства из-за того, что мы пришли. Лэмб, также ничего не говоря, протянул ей какую-то бумажку. «Чек!» – громким шёпотом объявил Голубцов. Анастасия небрежно бросила бумажку в шляпную коробку, пылящуюся в прихожей. Ну что ж, по крайней мере, хотя бы у Лэмба был естественный повод, чтобы прийти без приглашения. Анастасия была не накрашена и одета чудовищно чопорно: в скромном тёмно-сером платье с воротником из ручного вологодского кружева. Ноги были без чулок, вместо шлёпанцев – старые кремовые туфли с узкими носами и оторванными каблуками. Ноги были гладкими, с ровным загаром, но беловатая часть ступней, видневшаяся из туфель, была покрыта небольшими яркими синяками. Над одной из щиколоток красовался оригинальный ножной браслетик – неровная полоска недобритых рыжеватых волос. Анастасия сразу узнала меня, но не стала упоминать об этом. Я тоже не поздоровался с ней. Я просто… забыл. Забыл, потому что был занят тем, что рассматривал её, как причудливо устроенную вещь, давно знакомую, но несколько изменившуюся со временем, как рассматривают какой-нибудь предмет в музее, в котором давно не был. При этом ведь не придёт в голову здороваться с ним, не так ли? Должен признаться, не многие люди вызывают у меня желание их рассматривать. Почему я так уставился именно на неё?

Все молча прошли в комнату. Крупье и Голубцов явно были разочарованы скукой происходящего. Обритый налысо Упырь мрачно посвистывал.

– Располагайтесь, господа, – ровным голосом сказала Анастасия, – к сожалению, выпить совершенно ничего нет.

– Что же мы будем делать? – потерянно спросил Феликс, неожиданно больше всех огорчившийся этому обстоятельству. Как я и подозревал, он уже начал мучиться, покинув мою безвкусную квартиру, этот оазис пошлости, где он чувствовал себя таким героем. Подкрадывающаяся к нему пустота его обычной стерильной во вкусовом плане жизни становилась невыносимой.

– Давайте поиграем в какую-нибудь игру, – предложила Анастасия. – Вы же не собираетесь уходить прямо сейчас?

Я заметил, что, говоря это, она смотрела только на меня. Рыжее золотишко волосяного браслета на ноге экстатически встопорщилось.

– Конечно, не собираемся, – любезно сказал Голубцов.

– Во что будем играть? – профессионально спросил крупье.

У меня уже давно была идея на этот счёт. Удивительно, как Анастасия могла бессознательно угадать мои намерения. Глядя прямо ей в глаза, я произнёс:

– Давайте сыграем в фанты. Будем по очереди тащить бумажки и рассказывать поступок из своей жизни…

– Самый гнусный, – вяло бросил Феликс, в котором тоже зашевелились смутные литературные ассоциации.

– Нет, напротив, самый хороший! – звонко воскликнула Анастасия.

– Не соглашайтесь, – предупредил Лэмб, – и про хорошее будете рассказывать – непременно обосрётесь!

– Чушь какая! – надулся на Лэмба Голубцов, – как можно обосраться от хорошего? Хотите я первый расскажу, без всякого фанта?

– Нет уж, давайте по порядку, – пробубнил Феликс.

– Я бы хотела, чтобы первым был Джон, – вульгарно пародируя женское кокетство, сказала Анастасия, прикоснувшись к рукаву Лэмба.

– Не трогай меня! – неожиданно дико взвизгнул Лэмб как сломавшаяся от напряжения ручная пила.

– Ну вот, начинается, – с удовольствием сказал Голубцов.

– Тогда вы, Гектор, – невозмутимо предложила Анастасия. Она обращалась ко мне на «вы»!

Она подошла ко мне и, сев на пол возле дивана, положила голову мне на колени. На её подбородке была родинка, напоминающая маленький глаз, и, глядя на её голову сверху вниз, я различал в этом подбородке маленькое жадное животное с трагически растянутым концами вниз ртом Анастасии. Она улыбалась бесстыдно, и чем шире она улыбалась, тем мучительнее кривился рот животного. Наконец, раздался хриплый смех – животное зарыдало. Анастасия провела своей тонкой рукой по тому месту на рубашке, где раньше я носил галстук.

– Не трогай его! – опять истерически взвизгнул Лэмб.

– Вот видишь, Джон, – нагло промолвила Анастасия, задержав руку у моего ремня, – ты и так первый рассказал о своём хорошем. Твоя миссия – оберегать лучших особей мужского пола от меня – кликуши и шлюхи. Ну не смешон ли ты! – она опять от души расхохоталась (страдающее животное показало воспалённое горло в душераздирающем смертельном рёве).

– Пойдёмте, Гектор, – в тревоге предложил Лэмб, – здесь слишком грязно.

– Оставь, Джон, – томно проворковала Анастасия, – а если Гектор хочет меня спасти?

– Вас не от чего спасать, – медленно произнёс я. Я тоже обращался к ней на «вы», чтобы лишний раз не травмировать Лэмба.

– Вот видишь, Джон, – с мучительным кокетством сказало животное, – меня не от чего спасать! Такая, какая я есть, я могу кого-нибудь устроить. И тебе стыдно так говорить, когда ты сам на мне женился.

– Я тогда не знал…

– Ты всё знал! Мои поступки до свадьбы были так же бессмыссленны, мерзки и безобразны, как и потом.

– Да, но мне говорили…

– Всё зависит от контекста, – прошептал Феликс.

– Ге-ектор, – протяжно сказало животное со ртом шлюхи, с томительным упоением растягивая трагические губы (оно впервые улыбнулось), – Ге-ектор, вы смогли бы любить меня?

– Боже, какое скотство! – простонал Лэмб.