Михаил Юрьевич Лермонтов. Тайны и загадки военной службы русского офицера и поэта - Николай Васильевич Лукьянович

скорбь и разорванность тогдашней русской жизни…. я сам думаю, если б Онегин и Печорин могли, как многие, приладиться к николаевской эпохе, Онегин был бы Виктор Никитич Панин, а Печорин не пропал бы по пути в Персию, а сам управлял бы, как Клейнмихель, путями сообщения и мешал бы строить железные дороги» [8]. Но еще ранее, в 1850 году, Герцен рассматривал и Лермонтова как фигуру типичную, по его мнению, для последекабрьского поколения дворянской интеллигенции, замкнувшегося в скептическом отрицании николаевской России и умершего в «безвыходной безнадежности печоринского направления». Позднее эту оценку фактически повторил Г. В. Плеханов, что вполне естественно, он ведь продолжатель дела Герцена. «Несмотря на все рассуждения, историческое значение Печорина не понято. Характер Печорина объясняется с точки зрения личной психологии… Печорин страдает оттого, что еще не примирился с действительностью. Оно и так, да не так. Ему примириться с действительностью было то же самое, что Александру Македонскому сделаться канцелярским писцом». Весьма странные суждения! Совершенно непонятно, как русский офицер должен мириться или не мириться с действительностью? А требования воинской дисциплины, верность присяге, это что – пустые слова?

Поэт и критик, близкий к славянофилам, А. П. Григорьев, в статье «Лермонтов и его направление. Крайние грани развития отрицательного взгляда» (1862) видит в Печорине человека, «поклоняющегося только себе, не страдающего болезненно тем благородным, благодатным страданием, которое, само в себе находя пищу, неумолимо выживает мелкий, ограниченный эгоизм, чтобы создать эгоизм сознательный, проникнутый чувством целого и уважением к себе и другим, как частям великого целого».

Вместе с тем, он уже справедливо, в отличие от предыдущих критиков, отмечал, что «Печорин всех нас влечет неотразимо и до сих пор еще может увлекать, и, вероятно, всегда будет увлекать брожением необъятных сил… Ведь, может быть, этот, как женщина, нервный господин способен был умирать с холодным спокойствием Стеньки Разина в ужаснейших муках, отвратительные и смешные стороны Печорина в нем нечто напускное, нечто миражное, как вообще вся наша великосветскость, основы же его характера трагичны, пожалуй, страшны». В нем, по мнению критика, «чуются люди иной, титанической эпохи, готовые играть жизнию при всяком удобном и неудобном случае. Вот этими-то своими сторонами Печорин не только был героем своего времени, но едва ли не один из наших органических типов героического» [9, с. 36]. И здесь Григорьев, по нашему мнению, абсолютно прав! Хочу напомнить читателям, что эта статья была написана всего лишь через шесть лет после окончания Крымской войны, и беззаветный героизм русских солдат и офицеров был полной неожиданностью не только для противника, но и для многих «революционных демократов». Напомним читателю, что Григорьев был наряду с Достоевским одним из идеологов «почвенничества» – идейного течения в русской общественной жизни, основной задачей которого было обоснование самобытного пути развития России.

Известный в свое время литературный критик Д. И. Писарев в статье «Базаров. «Отцы и дети», роман И. С. Тургенева» назвал Онегина и Печорина «скучающими трутнями». «Печорины и Базаровы выделываются из одного материала… и те и другие – очень умные и вполне последовательные эгоисты, и те и другие выбирают себе из жизни всё, что в данную минуту можно выбрать самого лучшего… Но Онегин холоднее Печорина, и потому Печорин дурит гораздо больше Онегина, кидается за впечатлениями на Кавказ, ищет их в любви Бэлы, в дуэли с Грушницким, в схватках с черкесами, между тем как Онегин вяло и лениво носит с собою по свету свое красивое разочарование. Словом, у Печориных есть воля без знания, у Рудиных – знанье без воли; у Базаровых есть и знанье и воля» [10]. Хорошо, что Печорину хотя бы не отказано в наличии воли, а то ведь было бы сложно понять, как русский офицер может выполнять свой долг, не имея такого качества. Что касается отсутствия знаний, то неясно, что же Писарев понимал под знаниями, поскольку в эти слова можно вкладывать какой угодно смысл.

Писатель и автор нашумевшего романа «Обломов» И. А. Гончаров, как это ни странно, ставит Чацкого выше Онегина и Печорина: «…Чацкий, как личность, несравненно выше и умнее Онегина и Лермонтовского Печорина. Он искренний и горячий деятель, а те – паразиты, изумительно начертанные великими талантами, как болезненные порождения отжившего века….Недовольство и озлобление не мешали <…> Печорину блестеть интересной скукой и мыкать свою лень и озлобление между княжной Мэри и Бэлой, а потом рисоваться равнодушием к ним перед тупым Максим Максимычем: это равнодушие считалось квинтэссенцией донжуанства. Оба томились, задыхались в своей среде и не знали, чего хотеть. Онегин пробовал читать, но зевнул и бросил, потому что ему и Печорину была знакома одна наука «страсти нежной», а прочему всему они учились «чему-нибудь и как-нибудь» – и им нечего было делать» [11]. «Замечательные» портреты русских офицеров в описании Гончарова – Печорин бездельник и злобный, выражаясь современным языком, «сексуальный маньяк», а Максим Максимыч просто тупица! Можно с полной уверенностью констатировать, что эти выводы Гончарова просто плод его творческого воображения и не более.

Отрицательно отнеслись к Печорину и критики официального патриотического направления.

Редактор журнала «Маяк», издававшегося в 1840–1845 гг., С. А. Бурачок писал, что образ Печорина является клеветой на русскую действительность и русских людей, что «весь роман – эпиграмма», что в нем «религиозности, русской народности и следов нет». Что же этот критик увидел в романе? ^Итого: воровство, грабеж, пьянство, похищение и обольщение девушки, два убийства, презрение ко всему святому, одеревенелость, парадоксы, софизмы, зверство духовное и телесное. Все это элементы первого акта похождений героя». Далее он пишет, что ему хотелось бы «чтобы автор не клеветал на целое поколение людей, выдавая чудовище, а не человека представителем этого поколения»[2}.

То есть Печорин, с точки зрения Бурачка, даже не человек, и тем более не военный, а просто чудовище. Замечательная характеристика молодого офицера, нечего сказать! Необходимо заметить, что автор этой статьи был талантливым кораблестроителем и закончил службу в чине генерал-лейтенанта флота. Но, как справедливо отмечено современным исследователем творчества Лермонтова Е. В. Сартаковым, этот критик не увидел лермонтовской иронии по отношению к Печорину и поэтому поставил знак равенства между главным героем и автором. По поводу иронии вопрос, конечно, весьма спорный – из контекста романа видно, что автор относится к нему с нескрываемой симпатией.

Бурачок сожалел, что Печорин, – «настоящий автор книги, так во зло употребил прекрасные свои дарования, единственно из-за грошовой подачки – похвалы людей, зевающих от пустоты головной, душевной и сердечной». Это место в рецензии Бурачка, по всей видимости, очень не понравилось Лермонтову, который в первой редакции