Михаил Юрьевич Лермонтов. Тайны и загадки военной службы русского офицера и поэта - Николай Васильевич Лукьянович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Таким образом, вопреки расхожим штампам, прочно укоренившимся в литературной критике, уже в начале своего пути на Кавказ Печорин предстает перед читателем, невзирая на свой молодой возраст, достаточно предусмотрительным и храбрым офицером, умеющим сохранять полное самообладание даже в ситуации опасной для жизни.
По свидетельству уже упоминавшегося сослуживца великого поэта по лейб-гвардии Гродненскому полку М. И. Цейдлера, с Лермонтовым действительно приключилось нечто похожее на то, что изложено в этой повести. Поскольку Цейдлер, как и Лермонтов, также бывал в этих местах, то в своих воспоминаниях он написал о встрече с необыкновенно красивой женщиной – «татаркой» с грудным ребенком и ее спутником – слепым мальчиком. Муж «татарки», как он потом выяснил, был контрабандистом. Поскольку Лермонтов жил в том же доме, что и Цейдлер, то при их встрече поэт «пером начертил на клочке бумаги скалистый берег и домик, о котором я вел речь» [22, с. 254].
Есть и другие свидетельства, и их немало, в которых утверждается, что лица, описанные в этой повести, действительно существовали.
Памятник М. Ю. Лермонтову в Тамани.
Па заднем плане дом-музей Лермонтова.
Характерна оценка Белинским Печорина в этой повести: «Вы видите человека с сильною волею, отважного, не бледнеющего никакой опасности, напрашивающегося на бури и тревоги, чтобы занять себя чем-нибудь и наполнить бездонную пустоту своего духа, хотя бы и деятельностию без всякой цели» [5]. То есть переезд «по казенной надобности» к месту службы русского офицера по достаточно опасной в то время дороге – это деятельность без всякой цели? Удивительная логика!
«Княжна Мери». В этой повести – центральной в романе, Печорин предстает перед читателями не только как армейский офицер, но и как представитель петербургской аристократии, «золотой» гвардейской молодежи того времени, за «шалости» переведенный на Кавказ. «Моя история наделала много шуму», – так напишет он в своем дневнике.
В самом начале повести Печорин дает яркую картину отношения к офицерам представителей дворянского так называемого водяного общества: «То были большею частию семейства степных помещиков; об этом можно было тотчас догадаться по истертым, старомодным сюртукам мужей и по изысканным нарядам жен и дочерей; видно, у них вся водяная молодежь была уже на перечете, потому что они на меня посмотрели с нежным любопытством: петербургский покрой сюртука ввел их в заблуждение, но, скоро узнав армейские эполеты, они с негодованием отвернулись.
Жены местных властей, так сказать хозяйки вод, были благосклоннее; у них есть лорнеты, они менее обращают внимания на мундир, они привыкли на Кавказе встречать под нумерованной пуговицей пылкое сердце и под белой фуражкой образованный ум».
Острый наблюдательный взгляд Печорина мгновенно замечает несоответствия в здешнем дворянском обществе – истертые, старомодные сюртуки мужей и изысканные наряды жен и дочерей. Вопреки устоявшейся точке зрения на патриархальность семейных отношений в ту эпоху, ситуация, видимо, была обратной: женское начало доминировало в обществе и это доминирование явственно отражалось на внешнем виде членов семьи. Помещики экономили на себе, но их жены и дочери не позволяли себе этого делать. Основным их занятием в Пятигорске был поиск выгодной партии, а найти жениха и особенно гвардейского офицера, представлялось им верхом везения. Отсюда и откровенное пренебрежение к армейским эполетам – кому нужны нищие офицеры. «Грушницкий, как тень, следует за княжной везде; их разговоры бесконечны: когда же он ей наскучит?.. Мать не обращает на это внимания, потому что он не жених. Вот логика матерей!».
Поэтому предположение советского писателя и филолога Н. Г. Долининой, высказанное ею в книге «Герои разного времени», что княжна Мери могла выйти замуж за Грушницкого, преодолев сопротивление маменьки, по меньшей мере, неверны. Достаточно вспомнить «Капитанскую дочку» Пушкина, когда Маша Миронова говорит молодому Гриневу – без родительского благословения не будет нам счастья. Нравы в те времена были гораздо строже, чем это принято считать в настоящее время, ведь распущенность при императорском дворе отнюдь не означало, что она была распространена во всем обществе. Надо отметить, что и верховная власть часто стояла на страже патриархальных устоев. Так, сын упоминавшегося ранее бывшего главноуправляющего Грузией барона Розена – Александр, в 1842 году в чине штабс-капитана по решению императора был отдан под суд и отправлен в отставку только за то, что, едва получив разрешение царя, женился на дочери генерал-лейтенанта В. Д. Иловайского, не имея на то согласия ее отца.
И такие примеры не были единичными. Так что осуществить свои желания Грушницкому вряд ли удалось бы, учитывая его скромное состояние. Впрочем, он и сам говорил Печорину: «Эта гордая знать смотрит на нас, армейцев, как на диких. И какое им дело, есть ли ум под нумерованной фуражкой и сердце под толстой шинелью?».
М. Ю. Лермонтов. Офицер верхом и амазонка. 1840–1841.
Некоторыми исследователями этот рисунок рассматривается как иллюстрацию к «Герою нашего времени» (Княжна Мери).
Когда Грушницкий едет вместе с княжной Мери, то косвенно ей признается, что не имеет значительного состояния: «Что для меня Россия!… страна, где тысячи людей, потому что они богаче меня, будут смотреть на меня с презрением». Увы, меркантильность проникала в офицерское сословие и, как с иронией замечает Печорин, «княжна хочет проповедовать против меня ополчение; я даже заметил, что уж два адъютанта при ней со мною очень сухо кланяются, однако всякий день у меня обедают».
Поэтому Печорин говорит Грушницкому правду: «Она с тобою накокетничается вдоволь, а года через два выйдет замуж за урода, из покорности к маменьке, и станет себя уверять, что она несчастна, что она одного только человека и любила, то есть тебя, но что небо не хотело соединить ее с ним, потому что на нем была солдатская шинель, хотя под этой толстой серой шинелью билось сердце страстное и благородное…». Банальный житейский финал и Печорин ясно осознает его неизбежность.
Лермонтов знал и не принимал развращающую власть денег, и потом привычка к равенству, привитая в юнкерской Школе, побуждала его смотреть на своих сослуживцев не с точки зрения их происхождения и богатства, а с точки зрения их действительных заслуг и действительных боевых качеств.
Что же касается «пылкого сердца под нумерованной пуговицей и образованного ума
