Михаил Юрьевич Лермонтов. Тайны и загадки военной службы русского офицера и поэта - Николай Васильевич Лукьянович

подло, так низко, что одно предположение… о нет! не правда ли..». Печорин опытный сердцеед, но он офицер и поэтому никогда, еще раз подчеркнем это – никогда, не перейдет ту черту, которая может разрушить репутацию доверившейся ему девушки. Он бережет ее и поэтому постоянно наблюдает и оглядывается – «мы ехали сзади; никто не видал». Но еще ранее он пишет: «Сажая княжну в карету, я быстро прижал ее маленькую ручку к губам своим. Было темно, и никто не мог этого видеть». Это была его игра – игра на грани чести и бесчестья, но как легко можно перейти эту грань в реальной жизни.

Следующим этапом этой игры стал вызов на дуэль. Главный герой пишет: «Судьба вторично доставила мне случай подслушать разговор, который должен был решить его участь». Здесь, конечно, определила намерения его недоброжелателей не судьба, а твердое желание Печорина разгадать замыслы противника, понять логику его действий. Он ведет себя в данной ситуации так, как должен вести себя любой достойный офицер, планирующий военную операцию. Только операция эта, увы! другого рода.

Помогает ему и то обстоятельство, что в кружке его противников нет согласия. Когда Грушницкий позорит княжну Мери в присутствии других офицеров («Какова княжна? а? Ну, уж признаюсь, московские барышни! после этого чему же можно верить?»), то как офицеры реагируют на это? Одобряют ли они поведение Грушницкого? Оказывается, нет, более того, они трезво оценивают ситуацию – Печорин отбил княжну у Грушницкого и самолюбие того задето. Поэтому «вокруг Грушницкого раздался ропот недоверчивости». Но когда тот сказал: «Вы не верите?… даю вам честное, благородное слово, что все это сущая правда, и в доказательство я вам, пожалуй, назову этого господина», то есть, Печорина, все замолчали – слово офицера было свято.

Подлость Грушницкого состояла не в том, что его слова подрывали репутацию Печорина, наоборот, они ее только поднимали в глазах общества, но они жестоко и незаслуженно компрометировали княжну Мери. В данном случае вызов Печориным Грушницкого, с точки зрения офицерской этики, был предопределен. «Подумайте хорошенько, – говорит Печорин Грушницкому, – поддерживая ваше мнение, вы теряете право на имя благородного человека и рискуете жизнью. Грушницкий стоял передо мною, опустив глаза, в сильном волнении. Но борьба совести с самолюбием была непродолжительна». Как, оказывается, легко в обычной жизни скатиться от образа романтического героя до лжеца и подлеца, и как короток часто оказывается этот путь.

Зичи M. А. Княжна Мери. 1891 год.

Поступок Печорина, несомненно, заслуживает уважения, но его благородство проявляется в совершенно нелепой ситуации – оценивает его муж Веры, любовником которой был Печорин. Здесь в полную силу ощущается жизненная ирония Лермонтова. «Благородный молодой человек! – сказал он (муж Веры. – Авт.), со слезами на глазах». В этом эпизоде буквально все как в реальной жизни – благородное и низкое, героическое и подлое – все перемешано, и очень трудно порой определить истину. Собственная характеристика Печорина такая же: «Одни скажут: он был добрый малый, другие – мерзавец. И то и другое будет ложно».

Печорин выбирает своим секундантом на дуэль доктора Вернера. Несколько необычный выбор, офицеры редко приглашали в секунданты штатских. Но Вернер его друг, который понимает Печорина с полуслова и он знает, что эта дуэль, чем бы она ни закончилась, может негативно отразиться на судьбе ее участников. Естественно, он принимает предложение Печорина, исходя из его соображений, «чтобы дело обошлось как можно секретнее, потому что хотя я когда угодно готов подвергать себя смерти, но нимало не расположен испортить навсегда свою будущность в здешнем мире». Последствия для Печорина действительно могут быть очень серьезными, вплоть до разжалования в солдаты, поскольку он и так был наказан переводом на Кавказ, а дуэль будет уже вторичным проступком.

Вернер научился у Печорина многому, в том числе и наблюдательности. После своего представления Грушницкому в качестве секунданта он замечает, что его компания распалась и с ним остался, как он потом сказал Печорину, только драгунский капитан и еще один господин «которого фамилии не помню». Далее Вернер подводит итоги: «Теперь вот какие у меня подозрения: они, то есть секунданты, должно быть, несколько переменили свой прежний план и хотят зарядить пулею один пистолет Грушницкого. Это немножко похоже на убийство, но в военное время, и особенно в азиатской войне, хитрости позволяются».

Вернер прав, когда связывает поведение Грушницкого с кавказской войной, а в ней убийства из-за угла были обычным делом. Как оказалось, такой способ расправы с противником нашел сторонников и среди русских офицеров, служивших на Кавказе.

Многие современники (Н. М. Сатин, А. М. Миклашевский, Н. П. Огарев, Ф. Ф. фон Торнау, А. Е. Розен и др.) полагали, что Вернер в романе – прототип доктора Н. В. Майера, служившего при штабе генерала А. А. Вельяминова. Генерал Филипсон отзывался о Майере как о весьма образованном человеке, в совершенстве владевшем несколькими иностранными языками. Но вместе с тем он, как и его отец, придерживался крайних либеральных убеждений и был близок к масонству [32]. Его отношения с Лермонтовым, вероятно, были далеки от идиллии. По свидетельству поэта-переводчика Н. М. Сатина, «умный Майер обиделся, и, когда «Княжна Мери» была напечатана, он писал ко мне о Лермонтове: «Pauvre sire, pauvre talent» («Ничтожный человек, ничтожный талант! «)» [22, с. 250]. Возможно, Лермонтов в романе аллегорически отразил такое отношение к себе Майера, поскольку сложно назвать великого поэта сторонником либеральных воззрений.

Итак дуэль, которая должна была произойти межу Печориным и Грушницким, резко отличалась от традиционных дуэлей. Во-первых, расстояние в шесть шагов, на котором настоял Грушницкий, не давало шансов закончить ее бескровно. Таким образом, она действительно была похожа на запланированное убийство. Во-вторых, такого рода дуэли в европейских странах называли «варварством», поскольку один из противников обязательно должен был погибнуть, и поэтому столь короткое расстояние практически никогда не назначалось при поединках.

Любопытны самооценки Печорина по дороге к месту дуэли: «Я давно уж живу не сердцем, а головою. Я взвешиваю, разбираю свои собственные страсти и поступки с строгим любопытством, но без участия». Но разве не таким должен быть в идеале настоящий офицер, ведь любые эмоции всегда вредны для дела, нельзя вести людей на смерть и думать непонятно о чем.

Печорин абсолютно точен, он прибыл к месту дуэли ни минутой раньше, ни минутой позже установленного времени: для офицера и то, и другое плохо. «– Мы давно уж вас ожидаем, – сказал драгунский капитан с иронической улыбкой. Я вынул часы и показал ему. Он