Элохим - Эл М Коронон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но они лучшие знатоки небесных светил, – ответил рабби Гилл-Эл. – К тому же вопрос не в том. Быть может, мы сумеем скинуть Ирода с трона. Но тогда Рим обрушит на нас всю свою мощь. Сумеем ли мы ее преодолеть? У нас нет воинов, настоящей армии.
– Зато у нас есть целая армия священников, – съязвил Ари-Эл бен Баба.
– В этом наше счастье и беда, сила и слабость, – сказал рабби Гилл-Эл. – Ни одному народу не по карману содержать одновременно тридцать-сорок тысяч священников и большую армию. Надо выбрать одно из двух. Мы единственный народ в мире, который выбрал священников в ущерб собственной обороноспособности. По этой причине, начиная со времен Соломона, наше царство оказывалось легкой добычей чужеземных хищников – ассирийцев, вавилонян, персов, эллинов, а ныне римлян.
– Пора с этим покончить! – завопил Ари-Эл бен Баба. – Убрать Ирода, создать свое царство и свою армию! И сократить число священников!
– Мы могли бы сами, без Ирода, установить добрые отношения с Римом, – сказал Йешуа бен Фабий. – Чем Элохим уступает Ироду? Он и виднее, и умнее, и приятнее в общении. Римляне не откажутся иметь дело с ним как с законным иудейским царем.
– Нет, откажутся, – возразил Йешуа бен Сий. – Элохим воевал против римлян. Если мы уберем Ирода, римляне посадят на трон Антипатра, а он тот же Ирод, только во сто раз хуже.
– Мы убьем и Антипатра, – заявил Ари-Эл бен Баба.
– Мало что изменится, – ответил рабби Гилл-Эл. – У Ирода много сыновей. Дело даже не в сыновьях. Можно убрать их всех. Но назначить царя иудеев мы не сможем. Это исключительная прерогатива римского цезаря и сената. И этого они никому не уступят. Рим никогда никому не уступал то, что завоевано ценой крови. Римской крови! А за Иудею ее было пролито немало. Поэтому мы ничего не добьемся, кроме кровопролития в Иерусалиме.
Слова рабби Гилл-Эла прозвучали убедительно и возымели свое действие. Всем стало ясно, насколько ответственное и судьбоносное решение им предстоит принять. Ари-Эл бен Баба уловил наметившийся перелом в настроении присутствующих, взглянул вопросительно на рабби Шаммая и, найдя в его глазах поддержку, попытался изменить ситуацию и вновь разжечь страсти.
– Нет ничего хуже, чем быть рабом у своего бывшего раба. Лучше умереть свободным, чем жить в рабстве у идумеев и римлян, – сказал горячо Ари-Эл бен Баба.
– Мы живем не в рабстве, – ответил спокойно рабби Гилл-Эл, – а по законам и обычаям отцов наших. И, между прочим, во многом благодаря Ироду.
– Пусть свое слово скажет Элохим, – вмешался рабби Шамай. – Без Элохима все гхавно не удастся поднять нагход пгхотив Игхода. Гхаз он здесь, значит, пгхишел с чем-то.
Слово «равно» у рабби Шаммая прозвучало как «г*вно», но никто не рассмеялся. Рабби Шаммай был не единственным среди евреев, кто не мог произнести букву «р». Рабби Гилл-Эл слегка улыбнулся, подумав, что действительно «без Элохима все г*вно».
– Верно, верно! Пусть говорит Элохим, – потребовали разом многие из присутствующих.
Все взгляды выжидательно устремились к нему. Для Элохима настал момент истины. Он сознавал, что от сказанного им будет зависить судьба многих людей, будущее иудеев. Но погрузившись в свои мысли, он хранил молчание. Не то чтобы он сомневался в своем решении. Мысли его были заняты другим.
Более мерзкой личности, чем Ирод он никого не встречал. Для его утонченного восприятия Ирод был слишком груб и неотесан. Особенное отвращение в нем вызывало признание Ирода о своей безумной страсти к собственной дочери. Скребло на душе от одной мысли, что Соломпсио и Ольга находятся в полной власти царя, и он не в силах им помочь.
Что бы могло заставить его поменять свое мнение, думал Элохим, и приходил вновь и вновь к одному ответу: «Ничто».
– Почему молчишь, Элохим? – спросил Маттафий бен Теофилий. – Что предлагаешь делать?
– Ничего. Ничего не надо делать, – ответил Элохим.
– Что!!!? – взорвался Ари-Эл бен Баба. – Как это ничего не надо делать!? Терпеть Ирода и дальше!? Нет уж! Ты можешь так и поступать! Но не я! Мы обойдемся без тебя!
Все поняли, что означает вызов Ари-Эла бен Бабы. Бене Бабы были не из тех, кто зря бросают слова на ветер. Многие подозревали, что за бесшумными убийствами иудейских доносчиков сикой средь бела дня стояли именно братья Бабы.
– Это безрассудно и безответственно! – сказал рабби Гилл-Эл. – Вы своим безумием только навлечете на город большую беду. Прольется кровь невинных людей! Надо подождать до лучших времен.
– Подождать!? – возопил Ари-Эл бен Баба. – Что вы опять нам советуете? Разве это не вы, рабби, посоветовали тогда открыть ворота Иерусалима Ироду и римлянам!? Вы только прикидываетесь, что печетесь о благополучии нашего народа. А на самом деле вы сторонник римлян и Ирода!
– Кто не с нами, тот пгхотив нас! – бросил рабби Шаммай.
– Рабби никогда не был сторонником ни Рима, ни Ирода, – встал на защиту рабби Гилл-Эла Йешуа бен Сий. – Если бы не рабби, быть может, теперь мы не сидели бы здесь. Он спас наш Храм и город от полного уничтожения. К тому же не надо забывать, что в свое время только он осмелился выступить против Ирода в Синедрионе.
– Неправда, – уточнил Эл-Иезер бен Гирканий. – Рабби Шаммай также тогда выступил против Ирода.
– Нельзя дальше ждать, – сказал Йешуа бен Фабий. – Надо немедленно поднять народ!
– Ари-Эл верно сказал. Лучше умереть стоя, чем прожить на коленях! – пламенно провозгласил Эл-Иезер бен Гирканий.
Страсти вновь накалились до предела. Только рабби Гилл-Эл, Элохим, Йешуа бен Сий и рабби Шаммай сохраняли спокойствие духа.
– Народ ждет нас, – заявил Ари-Эл бен Баба. – Мои люди готовы. Мы убьем Ирода завтра же! Сикой!
У многих в глазах заблестели слезы радости. И в этот момент рабби Шаммай резко встал, сжал свой кулачок и произнес слова, которым было суждено прозвучать еще не раз в переломах истории и войти навечно в ее анналы:
– Пгхомедление смегхти подобно!
73
Элохим вернулся домой в мрачном настроении. Его не отпускало тревожное ощущение. Словно что-то важное было безвозвратно упущено.
Анна все еще носила траурный наряд. Черная симла, черное головное покрывало и черная вуаль подчеркивали изумительную белизну ее кожи. Обычно опущенные веки с длинными ресницами, заплаканные глаза и слегка вспухшие алые губы нисколько не портили ее красоту, а свидетельствовали лишь о неутешном горе. После смерти отца она отдалилась от всех. И по ней не было видно, чтобы она нуждалась в чьем-либо сочувствии.
Прошло уже семь дней после смерти рабби Иссаххара. За это время Анна
