Элохим - Эл М Коронон

Царь лицемерно поднял глаза к небу. Элохим внешне был спокоен. Но все нутро кипело от негодования. На лице царя появилась едва уловимая ухмылка. Элохим понял, что царь его провоцирует на опрометчивый шаг. Но с юношеских лет он приучил себя никогда не поддаваться на провокации. «Настоящий мужчина, – помнил он слова отца, – дерется редко и только насмерть». Элохим сдержал себя и, не попрощавшись, прошел мимо царя. Иосиф последовал за ним.

– Передай мои соболезнования своей милой жене, – бросил царь ему вдогонку.

Элохима словно ударило молнией. Он застыл на месте. Слово «милая» как нож вошло ему в спину. Для посторонних в царских словах не было ничего оскорбительного. Наоборот, они прозвучали как искреннее пожелание. Но Элохим знал, что Ирод хотел задеть его за живое и унизить. И это ему удалось. Слово «милая» несло в себе едва уловимое оскорбление.

Страшно захотелось броситься на царя голыми руками. При нем не было даже обыкновенного кинжала. Он резко повернулся и чуть ли не столкнулся с Иосифом.

– Брат, не место и не время. Ты лишь погубишь себя.

Плотное кольцо галлов уже сомкнулось за медленно удаляющимся царем. Элохим поймал лишь высокомерный взгляд Ферораса.

– Ты прав, Иосиф, пойдем домой.

77

Дома Элохим окропил жертвенной кровью притолоку и боковые стойки наружной двери. Потом, пока Иосиф снимал шкуру с туши ягненка, он приготовил кизиловые прутья для мяса и развел костер в северо-западном углу двора. Пасхальное мясо не должно было соприкасаться с железом и ни с чем, кроме огня и прутьев.

Солнце село, наступили сумерки. Элохим, Анна и Иосиф сели за стол. Молча втроем помолились.

Ужин получился простой, как и требовалось пасхальным седером: яйца (betzah) и жареное мясо (zeroah), горькая зелень (maror), летус (chazeret), петрушка (karpas), сладкий яблочный салат с корицей (charoset). На отдельной тарелке лежали три лепешки мацы (matzah), покрытые платком. Тут же рядом была поставлена чаша с соленой водой. Иудифь принесла кувшин вина и четыре чаши. Четвертая чаша предназначалась для Илии.

После того как все отведали горькой травы, помакав ее в соленой воде, Элохим достал среднюю лепешку мацы, разломил ее пополам, большую половину положил обратно на тарелку, а меньшую разделил на три доли. Передав Анне и Иосифу их доли мацы, он следом налил каждому по чаше вина.

Анна ела молча, опустив глаза. Было видно, что она не расположена к разговору. Она по-прежнему носила траурный наряд. И Элохим все еще не терял надежду, что время излечит ее душевные раны.

Анна теперь общалась лишь при крайней необходимости. Любая шероховатость, любая мелочь могли вывести ее из себя. Она стала раздражительной, позволяла себе грубить Иудифь и была холодна с Элохимом. Только к Иосифу не изменилось ее отношение.

Иосиф тактично соблюдал тишину, бросая время от времени робкие взгляды то на брата, то на невестку. За столом царила гнетущая тишина. Всем троим хотелось поскорее покончить с ужином.

После второй чаши вина Элохим нарушил тишину.

– Завтра утром уезжаю обратно к стаду. Не ждите меня до Шавиота. Работы много. Скоро начнется обновление Храма.

– Брат, помнишь, я говорил тебе, что хотел бы работать там плотником?

– Помню, помню. Благородное намерение. Я тоже постараюсь внести свою лепту. Обязанность обеспечивать строителей мясом, маслом и сыром лежит на мне. Скорее всего, до осени придется оставаться со стадом. По крайней мере, пока не налажу бесперебойные поставки.

Элохим в последний раз наполнил чаши вином. По древнему обычаю после третьей чаши вина полагалось настежь открыть наружную дверь, чтобы дух Илии, предвестника Мессии, мог беспрепятственно проникнуть в дом.

Элохим встал из-за стола и поднял свою чашу. Иосиф также встал. Анна продолжала сидеть с опущенными глазами. Элохим поздравил брата и жену с Пасхой и выпил свою чашу. Сначала он, а потом Иосиф подошли к Анне и поцеловали ее в обе щеки. Настало время открыть дверь для Илии. Элохим направился к двери.

– Уже уходишь? – внезапно спросила Анна.

– Нет, я только хотел открыть дверь.

– Убегаешь от меня! На все лето! Да!? Ну, ну! Убегай, убегай! От меня можно убежать. Но от себя не убежишь!

78

Утром, спозаранку Элохим выехал из дома. Анна все еще спала. Только Иосиф встал проводить его.

– Береги Анну. Если что, то пришли человека за мной, и я тут же приеду.

– Хорошо, брат. Не беспокойся.

Всю дорогу было тяжело на душе. В ушах время от времени звучали последние слова Анны. Он по-прежнему любил ее сильно и не сомневался, что она также любит его. Но больше не было прежнего взаимопонимания. Оно куда-то безвозвратно исчезло. Жизнь с ней стала невыносимой мукой. Страдали оба, в одиночку и глубоко.

В других семьях размолвки между мужем и женой – дело привычное. Они обычно как возникают, так и исчезают. Чем горче размолвка, тем слаще примирение. Размолвки и примирения вносят некоторое разнообразие в скучное течение семейной жизни.

«Чем еще остается развлекаться изнывающим от беспросветной скуки людям?» – говорила Анна, когда Элохим, приводя в пример чужие семьи, в шутку предлагал ей найти какой-нибудь повод для семейной склоки. «И не надейся!», – смеясь, отвечала Анна. Им вдвоем никогда не было скучно. И Элохим не мог себе представить, что когда-нибудь произойдет нечто подобное тому, что происходило теперь между ними.

К нему с новой силой вернулось ощущение неотвратимости. Ему показалось, что ни он, ни Анна не виноваты в произошедшей размолвке, что ее в их жизнь внесла какая-то неведомая сила. Но на этот раз, в отличие от дней Хануки, он воспринимал неотвратность судьбы с каким-то безучастным смирением, отсутствием какого-либо интереса к жизни. Не было той боевитости духа, с каким он вернулся тогда в Иерусалим после долгих дней одиночества, проведенных на горе Соблазна.

Удивительно, Ирод, его злейший враг, и Анна, его любимая жена, быть может, сами того не ведая, одинаково опустошительно действовали на него. Он ощущал в себе какую-то вялость, словно его руки, ноги стали ватными. И ему казалось, что теперь остается лишь смириться со своей участью и надеяться на то, что сама жизнь как-то поставит все на свои места.

79

Все лето Элохим провел за Масличной горой. И приезжал в город на короткое время лишь однажды, на Шавиот. Он неузнаваемо изменился. Похудел, как-то осунулся.

На первых порах Элохим вроде бы с каким-то удвоенным энтузиазмом приступил к налаживанию поставок мяса, сыра, масла к Храму. Но как только дело пошло, перепоручил его Эл-Иафафу, а сам погрузился в полное безделье. По крайней мере,