Элохим - Эл М Коронон

той или иной ситуации он ловил себя на том, что будь он на ее месте, он повел бы себя точно так, как она вела себя, сказал бы те же слова, которые она говорила.

После случая на ступеньках у Никоноровых ворот Мариам продолжала всех поражать. Наставницы удивлялись ее неутомимости. Она могла, забыв про еду, бегать, прыгать, играть часами, одним словом, находиться в непрерывном движении. «Откуда только она берет столько силы?», – с удивлением спрашивали наставницы, глядя на ее маленькое худенькое тельце.

Она была чрезмерно худа, но в то же время необыкновенно красива. Вообще, ее во многом можно было считать воплощением крайностей. Она была крайне жизнерадостна, крайне игрива, крайне доброжелательна, крайне доверчива и крайне ранима.

Одновременно с Мариам в Храме воспитывались пятеро девочек – Ревекка, Сефора, Сузанна, Авигея и Каель, – все старше ее на год, на два. Но она превосходила их во всем, как в учебе, так и в освоении искусства прядильщицы. Мариам была также душой всех игр. Когда они резвились, Эсрат Насхим обычно наполнялся шумным весельем.

Все изменилось разом в один день. Мариам тогда шел уже девятый год. Однажды между девочками был брошен жребий, чтобы распределить мотки разноцветной священной пряжи. Мариам выпала пурпурная пряжа, предназначенная для завесы Святая Святых. Старшие девочки загорелись завистью. Они язвительно говорили, что ей досталась пурпурная пряжа только потому, что она «младше всех». В то же время между собой они стали звать ее «Царицей девственниц».

Позже они давали ей и другие прозвища – «Скелет», «Дохлая». Но ни одно из этих прозвищ к ней не приставало, что не могло их не злить.

Как-то накануне Хануки, все девочки играли во дворе. Игрой верховодила, как всегда, Мариам. Но ее внезапно прервала Сузанна, смазливая и пухленькая девчонка, которая воображала себя первой красавицей среди них:

– Чего ты тут указываешь нам, как играть! Кого ты из себя строишь!? Посмотри на себя. Какая ты дохлая! Богиня костей!

Все девочки рассмеялись. Злорадно и беспощадно. Мариам как стояла посередине Эсрат Насхима, так и застыла на месте, не найдя что сказать. От обиды лишь слезы покатились по щекам.

С того момента все девочки стали дружно дразнить ее прозвищем «Богиня костей». Они не упускали ни одного случая, чтобы не задеть, не унизить или не надсмеяться над ней.

Через несколько дней приехал Элохим, провести Хануку с дочерью, и нашел ее в полном расстройстве. Узнав о причине, он понял, насколько униженной и оскорбленной чувствовала себя его дочь. Он также понял, что Мариам впервые в жизни столкнулась с мерзостью этого мира, с ее беспощадной жестокостью. Она оказалась на жизненном перепутье: либо она сломается, уйдет в себя, озлобится и никогда не оправится от нанесенного удара, либо же она преодолеет в себе чувство обиды, сможет возвыситься и впредь станет неуязвимой.

– Дети обычно не ведают того, что творят, – сказал тихим голосом Элохим дочке. – Опусти слово «костей» и увидишь, что они тебя все-таки признают Богиней. А Богиня выше обид и злости. Ее невозможно обидеть. Они, сами не ведая того, хотят, чтобы ты перестала быть Богиней, а стала одной из них, такой же мразью, какой были они в тот момент, когда дразнили тебя, полной злости и обиды. Тогда, в мире стало бы одной мразью больше. И их маленькая победа сегодня обернулась бы крупным поражением завтра. Для всех, – и для тебя, и для них. Ибо от мрази страдают все. Но ты могла бы их простить. И тогда сумела бы обернуть свое маленькое поражение сегодня в крупную победу завтра.

Элохим говорил с ней, как со взрослым человеком. И слова отца глубоко запали ей в душу. Обида прошла, исчезла раз и навсегда. Мариам стала свободна от нее. Точно так же впоследствии она освободилась от многих подобных чувств, испытав их лишь однажды в жизни. Она перестала проявлять свои эмоции и чувства при других и давала им волю только при встрече с отцом. Словно их, кроме него, никто не был достоин. Между отцом и дочерью установились исключительно искренние и теплые отношения. Элохим в шутку стал ее также называть «адда». Тогда Мариам придумала для него другое имя – «дада». Так у них и повелось, он звал ее «адда», а она его «дада».

Другие девочки, заметив, что Мариам невозможно более задевать колкостями, перестали ее дразнить прозвищами и прониклись черной завистью к ее красоте, успехам в изучении Торы и мастерству плетения священной пряжи.

Между тем годы, проведенные в Назарете, не принесли Элохиму улучшения в делах. Наоборот, овцы продолжали пропадать из его стада. Вместе с ними стали один за другим исчезать и галилейские пастухи.

Когда Элохим после последней встречи с Мариам вернулся в Назарет, он застал лишь остатки своего стада в тридцать овец с одним пастухом, молодым галилейским парнем. Тот рассказал ему, как другие пастухи угнали лучших овец на следующий день после его отъезда в Иерусалим.

– Они плюнули в колодец, из которого пили, – сказал молодой пастух. – У них нет Бога над головой. Вот сволочи!

Элохим безучастно слушал и смотрел на его красное от негодования лицо. А тот продолжал разглагольствовать:

– Какое неблагодарное существо человек! Как мерзко он устроен. Обокрасть доброго хозяина, который дал тебе, твоей семье кусок хлеба.

Элохим тогда промолчал, а со следующего дня стал ходить на пастбище и пасти остатки стада вместе с молодым пастухом. Парень этот оказался назойливо болтливым и вскоре осточертел ему своим философским резонерством.

Так прошел год. За это время овец в его стаде немного прибавилось. Однажды утром, придя на пастбище, Элохим не застал ни молодого резонера, ни стада. После долгих поисков ему удалось найти и собрать вместе лишь тринадцать овец, вольно пасущихся на опушке рощи на большом расстоянии друг от друга. Элохим пригнал их обратно на пастбище, сел одиноко на холме и предался своим грустным размышлениям.

Отныне он был прикован к стаду и, стало быть, не сумеет на ближайшие праздники уехать в Иерусалим. Ему надо было либо нанять нового пастуха, либо продать весь скот, либо же самому продолжать пасти его. Новый пастух, наверняка, также обворует его, думал Элохим. Если продать всех овец, на вырученные деньги он не протянет долго. Оставалось самому пасти их, но тогда поездка в Иерусалим откладывалась на неопределенное время. Утешало его лишь то, что в Храме Мариам обеспечена, и ни в чем не нуждается.

Прошло еще два года. И пришло то тревожное письмо от Йешуа бен Сия. Элохим, не