Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

на выходе – Гаршина и Иннокентия Анненского, родившихся в год смерти Николая I и давших в своем творчестве первые образцы русского декаданса. Всë остальное внутри. Пушкин и Гоголь, Баратынский и Киреевский, Лермонтов и Толстой, Достоевский и Аполлон Григорьев, святитель Игнатий (Брянчанинов) и святитель Филарет (Дроздов), Жуковский и Крылов, С. Т. Аксаков и Даль, Шишков и Уваров, Тютчев и Вяземский, Полежаев и Плетнев, Денис Давыдов и Катенин, Козлов и Ф. Глинка, Подолинский и А. К. Толстой, Вигель и П. Бакунин, Островский и Сухово-Кобылин, Тургенев и Анненков, Никитин и Некрасов, Соболевский и Щербина, иеросхимонах Сергий (Святогорец) и инок Парфений, А. Афанасьев и С. Соловьев, архимандрит Феодор (А. М. Бухарев) и К. Леонтьев, Гончаров и Писемский, Марлинский и Сенковский, Чаадаев и Герцен, Чернышевский и Юркевич, Вал. Майков и К. Аксаков, А. Майков и Полонский, Погодин и Шевырев, Грановский и Буслаев, Козьма Прутков и Мятлев, Языков и Каролина Павлова, Кольцов и Ершов, В. Одоевский и Погорельский, Фет и Боткин, Гиляров-Платонов и Станкевич, Никитенко и Дружинин, Белинский и Н. Полевой, Самарин и Хомяков, Бенедиктов и Мей, Н. Данилевский и Катков! А ведь была еще целая плеяда великолепных архитекторов и живописцев, скульпторов и музыкантов. Был композитор Львов, написавший по заказу царя государственный гимн России. Был композитор Глинка, создавший в царствование Николая I русскую оперу! Именно в николаевское царствование Росси, Брюлов и Монферран завершили ансамбль Дворцовой площади в Петербурге, а Тон начал строительство храма Христа Спасителя в Москве!.. Добрая сотня имен, сотня деятелей культуры, плодотворно работавших в ту эпоху или обязанных ей своим воспитанием, – и из которых последний выглядел бы в любую другую культурно-историческую эпоху великаном. Что мы можем сегодня противопоставить той эпохе? Какие имена назовем? Странная складывается ситуация. Мы как бы стоим перед весами, на одной чаше которых лежит тот неоспоримый факт, что царствование Николая Павловича явилось величайшей в истории России культурной эпохой, имеющей общемировое значение и общемировое признание, а на другой – герценовский «список поэтов» и вся вообще трескотня, поднятая Герценом вокруг темных сторон николаевского царствования… И последняя чаша с легкостью перевешивает первую! Сегодня, как и во времена моей молодости, никто особенно не сомневается в том, что николаевская эпоха – это вообще «позор», это «застой», это «чудовищная отсталость», повлекшая за собой «севастопольский погром». Что кое-какие культурные достижения имели место в николаевскую эпоху вопреки ее реальному содержанию. Что царь, давший эпохе свое имя, неукоснительно действовал русской литературе во вред… Могло ли такое быть? Розанов еще в 1912 году ясно показал, что такого быть не могло. Герцен, замечает он, «сам не понимал, что все прекрасное произошло оттуда, против чего он восстал: из тех якобы “гнилых” условий действительности, которые он позорил перед Европой. Хороша “гниль”, откуда родились Пушкин, Лермонтов, Карамзин, Грибоедов <…> Из гнилого и рождается гнилое». Необходимым условием для расцвета культуры в стране является, по мысли Розанова, «богатое осложение личности жизнью». А в николаевскую эпоху жизнь осложняла личность богаче, чем в какое-либо другое время. Рассудите сами, что останется от Герцена, если вычесть из состава его личности «богатое осложнение» николаевской эпохой? Родись он сразу в Лондоне – о чем бы он вообще писал? Обращался бы к индийским сипаям с истерическим призывом сражаться до конца «за вашу и нашу свободу»? Оплакивал бы смерть Тистельвуда и четырех его товарищей, замышлявших государственный переворот в Англии и хладнокровно повешенных там в 1820 году? Украшал бы их портретами обложки своих популярных изданий?.. «Без Николая I – нет и Герцена, – подтверждает Розанов, – и в основе-то самой яркости герценовской все-таки лежит николаевская сила. В более мягкую, рыхлую эпоху и Герцен разрыхлился бы, размяк и обезобразился. Он потерял бы страсть, остроту и огонь». Осмелюсь предположить, что и Лермонтов «разрыхлился бы и размяк» без Николая I. Серьезное отношение к личности поэта (серьезное, положим, неодобрение царя – человека крупного и неравнодушного) было налицо: была ясная, твердая, верная сталь, об которую Лермонтов смог высечь свои искры… Скажем так: в Российской империи были писатели, в чьем творчестве «протест против николаевской действительности» занимал центральное место (Белинский и Герцен, Полежаев и Шевченко, Мицкевич и Словацкий), были писатели, прекрасно ладившие с николаевской действительностью (Крылов и Денис Давыдов, Жуковский и С. Т. Аксаков, святитель Игнатий и святитель Филарет), были писатели, относившиеся к действительности без казенного восторга, но определенно находившие в ней глубокий смысл. Все-таки Пушкин напечатал в начале николаевского царствования свои «Стансы», а перед смертью вспоминал о Николае Павловиче с любовью («Жаль, что умираю; весь его бы был»); все-таки Гоголь без прямой поддержки царя не смог бы поставить на сцене «Ревизора», не смог бы напечатать «Мертвых душ»… Наконец, были и такие писатели, которых николаевская эпоха воспитала и переделала, изменила. Как ни относись к каторге Достоевского, ясно же, что без этого страшного опыта Достоевский не стал бы тем писателем, которого мы все знаем и любим. Как ни относись к запрещению «Европейца», ясно же, что, не случись этого запрещения, «мы знали бы сегодня совсем другого Киреевского» (Н. П. Ильин). Без Николая I мы знали бы двух Чаадаевых, печатавших под разными фамилиями (собственно «Чаадаев» и «Киреевский») одно и тоже.

Правда освобождает. Прекрасно помню, как я подскочил на стуле, услыхав в первый раз фразу «Николай I спас Киреевского» (мне довелось присутствовать при авторском чтении отрывка из «Трагедии русской философии», посвященного Киреевскому). В эту-то минуту туман, скрывавший от моих глаз величественную фигуру императора Николая, окончательно рассеялся. Ведь вся та «сотня деятелей культуры николаевской эпохи», про которую мы только что говорили, группируется так или иначе вокруг фигуры царя. Жуковского Николай I произвел в генеральский чин и украсил звездами, как новогоднюю елку, Шевченко он сдал в солдаты, – но и Жуковский и Шевченко будут одинаково нами не поняты, если мы оставим без внимания их отношения с царем. И 1832 год – это не только год запрещения «Европейца». В 1832 году был опубликован еще исторический акт, провозгласивший Православие, Самодержавие и Народность основами русского государственного строя. С этого акта только и начинается у нас разделение мыслящих людей на «западников» и «славянофилов», только и начинается история самостоятельной русской мысли. Творческая инициатива и здесь принадлежала царю… Царь становится в центре интересующей нас эпохи, именно он придает ей «страсть, остроту и огонь», именно он дает ей имя. Золотой век русской литературы – век Николая I. Настоящее место этого царя во всемирной истории где-то неподалеку от Перикла, Августа Октавиана и