Чтения о русской поэзии - Николай Иванович Калягин

Явилась ты, мой друг бесценный,

И прояснилась жизнь моя…

Настасья Львовна стала на рубеже, отделившем прошлое от настоящего; она сумела защитить Баратынского от мрачных теней прошлого, изнуривших его душу, сумела защитить его от самого себя – от той силы самоосуждения, которая была Баратынскому присуща. «Ты, смелая и кроткая, со мною ⁄⁄В мой дикий ад сошла рука с рукою…», – вспоминает поэт об этом времени за полгода до смерти. Неудивительно, что привязанность Баратынского к жене была исключительно прочной и до болезненности сильной. Супруги прожили 18 лет, практически не разлучаясь. И если хозяйственные дела заставляли мужа уехать из Муранова в Москву на 3–4 дня, то он тосковал и писал жене такие, например, письма: «На сердце у меня тяжело, потому что мы разделены: это испытание разлукой – истинное наказание. Я чувствую себя совершенно потерянным». В феврале 1840 года Баратынский расстался с Настасьей Львовной на целых две недели, отправившись в Петербург для устройства своих литературных дел. Естественно, супруги условились писать друг другу каждый день. И вот что пишет Баратынский жене на четвертое утро своего пребывания в столице: «Сейчас получил твое третье письмо, мой милый друг, и вижу, как ты права, что просила меня писать к тебе каждый день. Твои писульки для меня необходимость, и сегодня утром я уже с тоской поджидал почтальона».

Исключительная привязанность превращается со временем в зависимость; любящие супруги не могут обойтись друг без друга точно так же, как пьяница не может обойтись без рюмки водки.

Как умер Баратынский? Он совершал вместе с женой и старшими детьми давно задуманное заграничное путешествие. Берлин и Лейпциг, Брюссель и Париж, Марсель и Неаполь… Баратынские осматривают покои Фридриха Великого в Потсдаме, посещают дрезденскую картинную галерею. В письмах Баратынского той поры содержится ряд ценных замечаний о Фридрихе, Рафаэле, Тициане… «Я очень наслаждаюсь путешествием и быстрой сменой впечатлений, – пишет Евгений Абрамович из Лейпцига в октябре 1843 года. – Железные дороги чудная вещь. Это апофеоза рассеяния. Когда они обогнут всю землю, на свете не будет меланхолии». Полгода Баратынские проводят в Париже. Баратынский знакомится с Виньи, Сент-Бëвом, Нодье, Мериме… 25 марта 1844 года Баратынские выезжают из Парижа в Марсель. «Теперь мы устремлены в прекрасную и классическую Италию, – пишет Баратынский своей матери, – но замечу: жизнь в чужих краях тем особенно прекрасна, что начинаешь любить больше свое отечество. Благоприятства более теплого климата не столь велики, как думают, достижения цивилизации не столь блестящи, как полагают. Жители, коих я видел доселе, не стоят русских ни сердцем, ни умом. Они тупы в Германии, без стыда и совести во Франции <…> Я вернусь в свое отечество исцеленным от многих предубеждений и полным снисходительности к некоторым действительным недостаткам, которые у нас есть и которые мы с удовольствием преувеличиваем». В апреле 1844 года семья отбывает на пароходе из Марселя в Неаполь. «Наше трехдневное мореплавание останется мне одним из моих приятнейших воспоминаний, – пишет Баратынский из Неаполя. – Морская болезнь меня миновала. В досуге здоровья я не сходил с палубы, глядел днем и ночью на волны <…> На море страх чего-то грозного, хотя не вседневного, взаимные страдания или их присутствие на минуту связывают людей <…> На корабле, ночью, я написал несколько стихов». Стихотворение «Пироскаф», написанное ночью на французском пароходе, вполне удивительно. Это не просто шедевр – один из многих у Баратынского. Мощное, жизнеутверждающее, ликующее звучание «Пироскафа» далеко превосходит лучшие попытки в этом роде Ломоносова или Державина. «Трудный поэт, печальный, горький, холодный», каким выглядел всегда Баратынский, оказался на поверку поэтом, носящим в груди колоссальный потенциал – колоссальный заряд любви к жизни, благоволения к миру…

«Прекрасная и классическая Италия», «которую за все ее заслуги должно бы на карте означать особой частью света», не обманула ожиданий Баратынского. «Веселый нрав неаполитанцев, их необыкновенная живость, беспрестанные катанья, процессии, приходские праздники с фейерверками, все это так ярмарочно, так безусловно весело, что нельзя не увлечься, не отдаться детски преглупому и пресчастливому рассеянию. Мне эта жизнь отменно по сердцу: гуляем, купаемся, потеем и ни о чем не думаем». Впервые за долгие-долгие годы небо над Баратынским абсолютно безоблачно и ясно! В недалеком будущем ожидает его приятное путешествие в Рим и Вену, впереди – возвращение в отечество… Ни одного неприятного ощущения в настоящем! «Мы ведем в Неаполе самую сладкую жизнь», – написал Баратынский в последнем своем письме, дошедшем до нас.

28 июня 1844 года жена Баратынского расхворалась в Неаполе. Доктор нашел положение Настасьи Львовны серьезным и даже настаивал на необходимости пустить ей кровь. Баратынский так встревожился, что к вечеру сам занемог, а утром в четверть седьмого скончался. Страх за жену убил его. Жизнь без Настасьи Львовны представлялась ему бессмысленной и невозможной.

«Так вы видите “ложь” Баратынского в том, что он любил без памяти свою жену, вполне того достойную? – спросит иной читатель. – Неужели вам неизвестно, чем была для своего мужа Настасья Львовна Баратынская? А ведь она небезосновательно утверждала: “Я сформировала его мнения”, “Это я сделала из него умника”. Только после встречи с Настасьей Львовной Баратынский сделался великим поэтом. Вы нахваливаете «Отрывок» и «Пироскаф», справедливо не находя в них лжи. А любовь поэта, написавшего эти шедевры, – любовь всей его жизни – вы объявляете “ложью”? Странное мнение! Думаю, всем понятно, что любовь и ложь несовместимы».

Не уверен. Мне очень нравится Анастасия Львовна Баратынская. Я высоко ценю ее ум. Мне близки ее религиозные правила. Мне нравится, что она родила Баратынскому девятерых детей, мне нравится, что она лучше понимала поэзию Баратынского, чем такие профессиональные литературные критики, как Белинский или Н. Полевой. Как может это все не нравиться? Вместе все это так редко встречается в нашем мире!.. Но атмосфера исключительной привязанности, прямой взаимозависимости, царившая в семье Баратынских, не кажется мне здоровой.

Такая вот именно любовь – союз двух сердец «против остального мира» – встречается в нашем мире довольно часто. Едва ли можно ей позавидовать.

Единственное сохранившееся письмо Анастасии Львовны к мужу начинается так: «Обожаемый мой, жизнь моя, сокровище бесценное, дорогой мой, душа моя…», а заканчивается так: «Обнимаю тебя, моя милая душичка, да приведет меня Господь поскорее обратно к тебе <…> Господь да исполнит тебя Своею благодатью, душичка моя милая, шеринька. Обнимаю тебя сердечно, со всею любовью», – написано это письмо на четырнадцатом году совместной жизни и вызвано трехнедельной отлучкой Анастасии Львовны из дома. В таком ритме существовать нельзя! Живой человек не может реально соответствовать этому напору любви, по